Николай Кожевников - Гибель дракона

Утром следующего дня Казимура дописывал рапорт. Он сидел в своей комнате подтянутый и оживленный. Устный доклад был принят благосклонно, нежданным передвижением советских войск горячо заинтересовались в штабе. Русскому атаману придется теперь попыхтеть: ни одно слово его агентурной сводки не подтвердилось! Казимура рассмеялся: он укажет надлежащее место этому старому дураку.

Сержант Кашин на рытье окопов повредил руку, и санинструктор Зайцев добился, как ни сопротивлялся сержант, чтобы его перевели на кухню. Кашина определили в водовозы, и он теперь «командовал» бочкой. В руке — вожжи, за плечами — винтовка, сбоку позвякивает ведро. Наливать воду одной рукой не очень-то удобно, но Кашин приноровился. Вода нужна была постоянно, и Кашина торопили. Он и не заметил, как прошел первый день на новой службе.

— Эй, ты! — покрикивал он на ленивого меринка. — Ошибка природы! Прибавь скорости — хлеба дам!

Рано утром старший повар сам разбудил Кашина и велел запрягать. Ночью всю воду израсходовали, а нужно кипятить чай. Невыспавшийся, хмурый, сержант, зажав винтовку между колен, тронул лошадь.

Степь просыпалась. Лето было в разгаре, но сопки слегка желтели, как желтеет степь в России осенью. Было около трех утра. Как раз то время, когда петухи сбиваются со счета и кричат бестолку: радуются наступающему дню. Но это дома, на Рязанщине, а тут... какие петухи!.. Под легкими, еле ощутимыми порывами ветра волновались травы. Падь, заросшая сочными кустами ириса, казалась сине-желтой от его пышных цветов. Кое-где виднелись кусты вечнозеленого багульника с острыми, словно точеными листочками. Никогда в России не видел Кашин такого многоцветья. Тут, в Забайкалье, все ярче, пышнее. Травы словно торопятся отцвести, пока солнце не сожгло их.

Меринок неторопливо дотрусил до колодца, остановился и потянулся к траве, уморительно шлепая отвисшими мягкими губами. Кашин засмеялся и, спрыгнув с бочки, ухватился здоровой рукой за ведро. Его рассеянный взгляд скользнул по камням, окружавшим колодец, и остановился на блестящем стеклышке, чуть присыпанном землей. Недоумевая, Кашин опустился на колени, пристально вглядываясь в осколок, покрытый тонкой беловатой пленкой. Потом, озадаченно сдвинув пилотку на затылок, прошелся вокруг колодца. Разглядел след, шедший к границе: на примятой траве росы не было, отчетливо виднелись темные пятна зелени. Значит, человек прошел недавно. Кашин опасливо заглянул в колодец и, увидев на черном дне что-то белое, отпрянул. Забыв о боли в раненой руке, сдернул с плеча винтовку. А что, как поднимешь ложную тревогу? Скажут — следов испугался. Может быть, это подходил пограничник. Но зачем пограничнику красться? Кашин был уверен — человек крался. Роса с верхушек острых длинных листьев ириса была стерта. Поднял винтовку: ну и пусть смеются! «А вода? — тут же подумал он. — А завтрак?» И винтовка опустилась. Еще раз, очень медленно, обошел колодец, ступая точно в свои следы. Кто-то был здесь чужой! Вон там, за камнем, он лежал, прижав голову к лишайнику. Весь камень был седым от росы, и только одно пятно зеленело. Наконец, решительно подняв винтовку, сержант выстрелил.

Вскоре подъехали двое пограничников и быстро спешились. Кашин указал им на следы и осколки. Старшина покопался в седельной сумке, достал фанеру и прикрепил ее к раскладному шесту. «Воду не брать!» — написал он химическим карандашом. — «Заражена». Потом проверил бочку, хотя Кашин и уверял его клятвенно, что ни разу еще не успел зачерпнуть. Собрав в плотную пергаментную бумагу осколки стекла вместе с землей, старшина распряг мерина и приказал Кашину срочно, «аллюр три креста», лететь к врачу в санитарную роту.

Чуть занималась заря, когда Кашин остановил взмыленного мерина возле землянки полкового врача. Через минуту к нему вышел капитан Плотников, заспанный и сердитый. Голова его была туго обвязана белой косынкой. Кашин невольно улыбнулся. Заметив его улыбку, Плотников сорвал косынку. Непокрытые волосы его сейчас же взъерошились.

...Обратно Кашин ехал не торопясь. Показалось солнце. Цветы поникли. Куда ни погляди — однообразная желто-зеленая степь с редкими пятнами серых или белых скал. Иногда возле вершины мелькнет полосатая земля — обнаженный слой красного песчаника с тонкими прожилками, белыми, черными, желтыми.

Ван Ю с тоской поглядывал на подернутый синеватой дымкой город. Родной город, Хайлар. Там, на одной из окраин, стояла убогая фанза отца, на попечении которого остались теперь беременная жена и дети Вана. Сын и дочь — золотые дети, говорят люди... Рядом с Ван Ю крошил киркой каменистую землю худой старый китаец. Он нанялся сюда, чтобы заработать денег для постройки фанзы: старая сгорела. Изнемогая, изо дня в день трудился он, надеясь снова обрести очаг и крышу над головой. Но сил все меньше. Другие знают, что денег он не получит, что сам останется здесь, сам выроет себе могилу, а он не знает этого. Он верит и мечтает.

И вот сегодня старик упал на камни. Ван Ю взглянул на него, хотел помочь ему подняться, но тут как тут — надсмотрщик-японец.

Безразличный ко всему, он сноровисто и сильно хлестнул плеткой потерявшего сознание человека и, убедившись, что тот не встанет, свистком подозвал двух солдат.

— Убрать! — приказал он и не спеша двинулся прочь, изредка подхлестывая «нерадивых».

Солдаты понесли старика за сопку.

— Смотри ты, такой худой, а тяжелый, — недовольно бросил шедший первым.

— Помирает, — сожалеюще сказал второй, — а дома, наверное, дети...

— Скоро они все передохнут, как мухи осенью. — Первый ускорил шаги. — Уж не жалеешь ли ты его?

Второй промолчал.

Вскоре за сопкой прозвучал выстрел. «Это» случалось каждый день и уже не вызывало у работавших того болезненного волнения, которое испытывал каждый в первые дни, проведенные здесь.

Второй год трудились китайцы на «великих жертвенных работах», объявленных японскими оккупантами в Маньчжурии. Против советских городов по границе строились укрепленные районы, вокруг близких к рубежу маньчжурских селений возводились неприступные крепости. Командование Квантунской армии готовилось к длительной и упорной войне, к прочному, «вечному завоеванию пространств Сибири и Дальнего Востока». В глубокой пади, изнемогая от жары и духоты, работали полуголые люди. Кирками и ломами они долбили в сопке тоннель для подземной железной дороги, которая будет связывать основные узлы укрепленного района — пять сопок, окружающих город Хайлар.

...Ван Ю долбил камень, сосредоточенно раздумывая, каким путем добраться до Хингана, до гор, до родного партизанского отряда, с которым был связан чуть ли нее первого дня его существования. Конечно, Чы Де-эне уже знает, что Ван пропал, и предлагает комиссару планы освобождения — один фантастичнее другого. Шин Чи-бао серьезно выслушивает и терпеливо отвергает их — один за другим... Проплывали в памяти Вана лица боевых друзей, и горько, и радостно становилось на сердце от этих воспоминаний. Ему иногда хотелось думать, что тут, на японской каторге, он, в конце концов, выполняет одно из заданий партии. Он расскажет обо всем, что увидел, и пусть узнают люди еще об одном злодеянии слуг дзайбацу!