Николай Кожевников - Гибель дракона

Но усталость иногда брала свое, уныние вселялось в душу. Уныние, которое подчас страшнее равнодушия. Жертвенные работы! Мог ли предполагать связной партизанского отряда Ван Ю, уходя утром на завод, что вечером он уже не вернется к семье, к Лин Тай, такой ласковой и близкой, к ребятишкам, ожидающим его прихода на углу улицы. С хохотом и визгом, перегоняя друг друга, дети бросались к нему, и он нес их на плечах до дома... В тот день его вызвал к себе управляющий. Это был, конечно, предлог: в приемной управляющего Вана уже ждали солдаты-японцы, они связали его, бросили в крытый грузовик. И — каторга... Мог ли коммунист Ван Ю предвидеть такую случайность? Возможно, и не мог, но был обязан! Он знал, его предупреждали старшие — сейчас каждый коммунист стоит под расстрелом, помни, что каждая твоя ошибка может нанести непоправимый урон делу партии. Он в чем-то ошибся, чем-то дал повод врагу заподозрить его. Был неосторожен... Снова и снова вспоминал Ван Ю события последних дней и не видел ошибки ни в чем. Может быть, случайность?

В конце дня снова прозвучал выстрел за сопкой, и Ван с тоской подумал, что скоро наступит и его очередь, и его отнесут безразличные ко всему солдаты и бросят в каменную могилу к сотням таких же неудачников, как он. Нет, бежать! Ван Ю вздрогнул: на спину, рассекая кожу, со свистом упала плеть надсмотрщика — и равнодушный голос:

— Задумался, свинья!

Жили каторжники в тесном, наспех сбитом из досок бараке, покрытом рваной парусиной. После работы люди валились на нары без мыслей, без желаний. Непосильная работа притупляла чувства.

Сосед Вана по нарам, тоже молодой, недавно завербованный деревенский парень, сходил за ужином — похлебкой из тухлой рыбы и чумизы. Они поели и улеглись рядом, перешептываясь о самом сокровенном — о свободе.

— Как? — чуть не со слезами шептал Цзе-ши, сжимая кулаки.

— Не знаю, — чистосердечно ответил Ван Ю. — Но надо. Иначе гибель.

— Сам знаю... Но как?

— Есть один способ, но скорее всего убьют.

— Это лучше!

Ван Ю помолчал, размышляя о побеге. Эта мысль не давала ему покоя с первых дней каторги.

— Стены барака тонкие... Фундамента нет. Если выбрать ночь потемнее и подрыть...

Они долго шептались, намечая дорогу.

...Дни тянулись годами, а ночь летела птицей. Люди не успевали отдохнуть, как надсмотрщики будили на работу. Желанная ночь наступила в июле. Весь день шел дождь. Небо затянули темные тучи, скрыли луну. Молния разбила столб электролинии. Барак и будки охраны погрузились в темноту. Ван Ю и Цзе-ши, ломая ногти, прорыли лаз под стену. Шум ливня скрадывал шорохи, и они работали, почти не опасаясь, что их услышат. К тому же охрана была уверена, что измученные люди не способны убежать: такого еще никогда не было.

Первым выполз Ван Ю, глотнул прохладного, влажного воздуха, и словно оцепенел.

— Пошли, товарищ! — поторопил Цзе-ши, и они поползли, направляясь к реке, стараясь держаться подальше от темных, молчаливых будок охраны.

Уже за колючей проволокой ограждения на них наткнулся часовой. Мгновение он стоял как бы раздумывая, потом оглянулся, проверяя, нет ли кого поблизости, и шепнул:

— Идите прямо... тут больше никого нет...

Часовой повернулся и пошел обратно, бормоча себе под нос:

— Дом после пожара восстановить можно, человека после смерти не поднимешь.

Он вспомнил недавно убежавшего солдата Римоту, улыбнулся. Римота был бы доволен! И, конечно, поступил бы точно так же. Нет, люди должны жить в мире. Земли много, рыбы в океане никогда не вычерпать. Вот только ловить ее нечем. Нет денег купить сеть, нет лодки. Есть только руки отца и старшего брата. Они каждый год продают эти руки лавочнику Хурасаки, чтобы заработать его сетями и на его лодке двенадцатую часть улова. Римота говорил: нужно отобрать у богачей и сети, и лодки. Но как? Придут полицейские, арестуют — и тюрьма. Вот если бы сразу все!.. И даже зажмурился, будто от яркого света...

На пути к Хингану Цзе-ши решил навестить своих. Как ни отговаривал его Ван Ю, Цзе настоял на своем. Двое суток ждал его Ван Ю на опушке леса, а на третий день, поняв, что не дождется, пошел один.

Серый сводчатый потолок навис тяжелой каменной глыбой. Дрожащий свет сумеречного дня еле проникал сквозь узкое окно, переплетенное толстой ржавой решеткой. Коснувшись холодной липкой стены, Лиза с отвращением отдернула руку и, застонав, поднялась с грязного каменного пола. Шатаясь, она подошла к деревянному топчану, стоявшему против окованной железом двери. Осторожно присела и снова почувствовала сильную режущую боль в голове. Лиза боязливо коснулась волос. Рука стала мокрой. Приглядевшись, Лиза увидела кровь на ладони и пальцах. Тихо вскрикнув, она впервые безудержно зарыдала.

Где теперь отец?.. Когда ее тащили японцы, он упал и, кажется, крикнул. Нет, это Михаил закричал и ударил солдата. На него навалились. Кто-то — да, околоточный — хрипел: «Не повредите!» Не повредите? Почему?.. Он лил воду на голову упавшего Михаила и ругал японцев. Тут ее связали и втолкнули в машину...

Загремел замок. В камеру вошли двое солдат-японцев. Вскочив, Лиза прижалась к углу, не чувствуя холода стен. Солдаты цепко схватили ее. У Лизы вырвался придушенный возглас. Она попыталась сопротивляться, но внезапно на руках и ногах ее щелкнули замки кандалов. Солдаты отступили, переговариваясь и чему-то смеясь. Цепи потянули руки вниз и глухо звякнули, вызвав у Лизы щемящий душу ужас. Кто-то третий внес в камеру веревку, и солдаты, так же весело пересмеиваясь, связали за спиной локти Лизы, ловко, одним движением заткнули рот влажной мешковиной.

Миновав множество закрытых дверей, Лиза в сопровождении конвоя вышла на тюремный двор, отгороженный от улицы высокой каменной стеной. Эту пугающую серую стену Лиза видела раньше только издали, с улицы. Возле крытой грузовой машины со спущенной лесенкой толпились молчаливые солдаты. В стороне, под фонарем, офицер просматривал бумаги. Лизу подвели к нему и вынули изо рта кляп.

— Коврова Елизавета Федоровна? — спросил офицер, вглядываясь в лицо девушки. Она кивнула. — Уроженка Хайлара? Советская подданная?

На глазах Лизы выступили слезы. Она отвернулась.

Офицер ухмыльнулся и, похлопав девушку по спине, произнес:

— Скоро ты похудеешь, товарищ! — нескрываемая издевка звучала в его голосе.

Подозвав унтер-офицера, он строго заговорил с ним по-японски. Лиза уловила:

— ...Харбин... вокзал... поезд...

Ей хотелось крикнуть: «За что?!» Шагнула к офицеру, но, споткнувшись о цепь, упала. Офицер рассмеялся. Солдаты подняли девушку и поставили к столбу. Впервые Лиза почувствовала ненависть. Хотелось порвать веревки, сбросить тяжелые кандалы и ударить, изо всех сил ударить в смеющееся лицо офицера, неторопливо курившего сигаретку.