Николай Кожевников - Гибель дракона

Римота встал и, недоумевая, подошел к комиссару.

— Скажи, Римота, зачем ты пришел к нам?

— Я говорил...

— Скажи всем. Мы, весь отряд, — одно. Одна мысль, одно желание. Говори. Мы слушаем.

Что сказать? Что главное? Собственная жизнь? Нет, не то! Судьбы этих людей, что сидят вокруг и ждут его ответа?

— Крепость сосны узнается в мороз, патриот — в час опасности для Отчизны. Опасность проклятия людей всего мира нависла над моим народом. Над моей страной. Я хочу бороться за счастье моей Родины, за счастье всех народов. И я — не одинокая сосна среди поля. Японцы начали думать. Слова правды о России падают, что капли холодной воды на раскаленный камень... Камень веры в императора дал трещины. И скоро развалится! Я пришел к вам и говорю: вот моя жизнь, возьмите ее. За счастье народа я готов отдать ее.

— Так, — Шин Чи-бао обвел всех пристальным взглядом. — Мы говорим: японцы — враги. Нет. Не все. Ты говоришь, Лю: отомстим старосте. Но разве одинок он? В сотнях деревень сидят его братья — разве отомстить всем? — и ответил: — Нет. До поры, пока не поднимется весь народ, мы будем бить врагов нашей страны — твоих врагов, Римота, твоих, Лю, — везде. Народ все знает, народ все видит. Знает и видит наши дела. К нам идут, наши силы растут изо дня в день. Подумайте только: Римота потерял Родину. Есть ли горе больше? Но он будет бороться за счастье всех людей, а значит, и за свое счастье. Ты потерял близких — горе твое не измеришь. Но мы говорим тебе: в счастье всех есть и твое счастье. Будешь ли ты нам братом в борьбе или пойдешь одиноким мстителем, чтобы сложить свою голову, не отомстив?

Повисло тяжелое молчание, прерываемое только тихим шелестом листвы.

— Я останусь с вами... братья, — сказал Лю Цин, вытирая слезы. — У меня нет другого пути.

...Вечером Вана позвали к комиссару. Шин Чи-бао взволнованно ходил по землянке, зажав в кулаке погасшую трубку.

— Пришел? Садись. Горе, Ван. Большое горе. Пропал наш Чы. Предали. Предали! — чуть не закричал он. — До каких пор терпеть? Предал наш. Тот, кто знает дорогу. Год жил с нами. Прятался. Чы убил его. Последней пулей, чтобы не провел врага к нам. А сам... Вернулись двое. Рассказали.

— Проверить всех! — стукнул кулаком по столу Сан Фу-чин. — Истребить подозрительных! Всех! Под корень рубить!

Шин Чи-бао остановился. Недоуменно поглядел на командира.

— Нет, — решительно сказал он. — Мы связаны, как рыба с водой. Одна лягушка не делает болота, один предатель не цена всем бойцам. Убит предатель и забыт, как собака в доме покойника. Нет. Нужно другое, — он снова прошелся по землянке, шесть шагов из угла в угол. — Звать нужно братьев по делу. Тяжело Народной армии в Китае, я знаю. Тяжело русским, я тоже знаю! Но малую часть пусть дадут и нам! А не дадут — научат. Они знают больше. У них опыт борьбы. — И, словно убеждая самого себя, упрямо проговорил: — Нужно писать. В Китай. В Россию. Ты пойдешь к русским, сынок, — обратился он к Вану. — Ты знаешь Хайлар, у тебя там крепкие связи. Ты устал? После победы отдохнешь, если сможешь.

Через неделю Вану вручили письмо, испещренное подписями бойцов соединения и жителей деревень партизанского края.

Почти весь отряд ушел под Бухэду громить японские склады. Один Римота провожал Вана до последней заставы и с откровенной завистью долго смотрел вслед ему, уходившему в первую в мире страну свободы, Страну света.

Солнце поднялось уже высоко, а ответа от консула, которому утром Михаил отнес письмо Федора Григорьевича, все еще не было. Федор Григорьевич тосковал. Каждая вещь в доме, казалось ему, смотрела с упреком и спрашивала: а где же дочь? Старик не находил себе места.

Кое-как собравшись, он решил сам пойти в жандармское управление, искать Лизу. Отворив дверь, вглядывался вдоль улицы: а что, если вдруг из-за угла появится Лиза!.. Мимо, опираясь на клюку, торопливо прошел старик Гончаренко, сосед. Федору Григорьевичу показалось, что даже щетинистые усы Гончаренко обвисли. Нахлобучив на лоб рваную шляпу, тот оглянулся и шепнул:

— До нашего края добрались... Я Гришку отправил... — не сказав, куда отправил он своего Гришку, зашагал быстрее, пыля клюкой.

Шепот Гончаренко окончательно расстроил Федора Григорьевича: даже соседи теперь не осмеливаются зайти!

— В страхе вечном живем, — пробормотал Ковров, — всех боимся, — и с новой силой в душе ожила мечта о России — земле отцов и дедов. Он вздохнул и побрел по улице.

В приемной жандармского управления, темной комнате с двумя окошками в стене, за которыми виднелись головы чиновников-японцев, понуро сидели на скамьях вдоль стен русские и китайцы: ждали вызова. Тупая безнадежность была во взглядах, обратившихся на вошедшего. Ковров громко кашлянул, подбадривая себя. Разгоняя сонную тишину стуком палки, подошел к окошку.

— Послушайте, господин! — легонько постучал по стеклу. Японец поднял голову. — Дочь мою, Коврову Елизавету, забрали ваши солдаты ночью. Советскую подданную, — старик несколько оробел, глядя в пустые глаза японца. — Где она? Куда вы ее дели?

Чиновник раскрыл толстую книгу и принялся неторопливо перелистывать страницы. Пять минут прошли в томительном ожидании. Ковров переминался с ноги на ногу. Страх сменялся надеждой, надежда — страхом. Лицо японца ничего не выражало, он листал страницы равнодушно и методично, толстые губы шевелились, словно он разговаривал сам с собой.

— Такой арестованной у нас нет, — услышал Ковров. Японец отложил книгу и снова взялся за карандаш.

— Как нет? — опешил старик. — Ваши солдаты ночью... Где же искать? Нигде кроме быть не должна.

— Такой арестованной у нас нет.

Старик вытер обильно выступивший пот и, пристукнув палкой, настойчиво проговорил:

— Поглядеть хорошенько надо! Куда же могла девчонка деться? Ваши солдаты забрали, господин хороший, вы мне и найдите ее.

Японец удивленно поднял голову. Ни один проситель не разговаривал здесь так громко и повелительно. Подняв на лоб очки, он пристально вгляделся в говорившего. Седой бородатый старик за стеклом пристукивал кулаком по деревянной полочке-подоконнику. Сжатые до синевы в ногтях, жилистые пальцы, казалось, вот-вот грохнут по стеклу. Чиновник нажал кнопку. Раздалась певучая трель звонка. Люди, сидевшие вдоль стен, испуганно шарахнулись к выходу. Но первого из них, сухого изможденного китайца, отшвырнули вбежавшие солдаты. Китаец упал, стукнулся головой об угол стула и остался лежать неподвижно. Добравшись до Коврова, солдаты схватили его. Федор Григорьевич нетерпеливо повел плечами, и низкорослые японцы полетели в стороны. В следующую минуту уже шесть солдат вцепились в старика. Чиновник за окном что-то сердито кричал, размахивая руками. К нему в комнату входили все новые и новые служащие.