Николай Равич - Молодость века

К тому же Рейтер держался слишком спокойно. Обычно люди, приезжавшие из Одессы и возвращавшиеся туда, старались быть в Киеве незамеченными. Это было естественно, ибо в Киеве находилось множество петлюровских, польских и деникинских агентов, хотя контрразведка, Особый отдел и Всеукраинская чрезвычайная комиссия вылавливали их пачками и по одному. Рейтер же разгуливал по улицам Киева, как у себя дома. И мы отказались иметь дело с ним. Несмотря на это, Раковский считал его «ценным человеком». В конце концов «ценный человек» оказался провокатором, и одесские подпольщики застрелили его на улице.

В Киеве, переполненном агентами союзников, поляков, деникинцев и петлюровцев, нужно было организовать мощный советский информационный и пропагандистский аппарат. Среди людей, первыми откликнувшихся на призыв Советской власти, был Михаил Ефимович Кольцов.

Однажды часов в одиннадцать вечера Лев Никулин привел ко мне в кабинет молодого человека среднего роста, в очках, очень скромного на вид, работавшего в редакционно-издательском отделе политуправления Киевского военного округа. Зашел разговор о том, какие формы агитации и пропаганды являются наиболее действенными. Тогда БУП выпускал плакаты с иллюстрированными стихами. Огромный успех имел, например, плакат «О гетмане, Петлюре и прочих, до власти охочих» со стихами Льва Никулина и иллюстрациями художника И. Рабиновича. Плакат этот забрасывали в тыл к петлюровцам и наклеивали на станционные здания, где стояли эшелоны Директории. Многие перебежчики приносили обрывки этого плаката в качестве доказательства своих добрых намерений. Помимо плакатов, выпускались стенные газеты, в которых очень коротко, ясно, крупным шрифтом печатались сообщения о событиях за день. По всему городу были развешаны фотовитрины, где каждая краткая подпись под фотографией стоила больше статьи. Например, под фотоснимками еврейских погромов, учиненных сечевиками в городах, стояла подпись: «Петлюровская демократия в действии». Или такая фотография: бандиты атамана Зеленого загнали изнасилованных девушек в пруд; под нею подпись: «Идите в Красную Армию защищать ваших дочерей и жен!» Еще одна фотография: петлюровцы перед уходом из Киева грабят ювелирные магазины; подпись: «Петлюра защищает частную собственность». Организацией фотопропаганды ведал поэт Павел Герман. Помимо умения подобрать фотоматериал и найти к нему нужный текст, приходилось посылать целые группы фотографов на территорию противника, иметь там своих корреспондентов и информаторов во всех слоях населения.

Большое внимание в этом отношении уделялось оккупированной Одессе.

Однако все время приходилось искать новые формы агитации и пропаганды, а главное, стремиться к тому, чтобы содержание ее было понятно каждому и чтобы действие этой пропаганды проникало за линию фронта.

Об этом в тот поздний вечер и шел с Кольцовым разговор, прерываемый бесконечными телефонными звонками и людьми, приносившими пачки телеграмм с самыми неожиданными сообщениями.

Михаил Ефимович, выслушав все, что ему говорилось, посмотрел на нас своими карими, умными глазами как-то поверх очков и сказал:

— Пока что самый сильный жанр с точки зрения воздействия на массы отсутствует. Это — фельетон. Вспомните дореволюционную печать. Фельетоны Власа Дорошевича, знаменитый фельетон Александра Амфитеатрова «Семья Обмановых» — о царской семье, фельетоны Леонида Андреева. В сущности, каждый крупный писатель умел писать фельетоны. Да что там говорить! Сам Горький, прежде чем стать тем Горьким, которого мы знаем, прошел школу фельетониста. Но не нужно делать фельетон собственностью одной газеты, надо передавать фельетоны по телеграфу во все газеты Украины наряду с информацией.

С тех пор Кольцов частенько заходил по вечерам ко мне в «Континенталь», куда я перебрался. У него была своя манера разговаривать очень ровным, спокойным голосом и медленно. Я вообще — ни тогда, ни впоследствии — никогда не видел его возбужденным или громко разговаривающим. Он любил шутки, был очень меток в определении людей, с удовольствием гулял по вечерам по аллеям Купеческого сада, откуда открывался прекрасный вид на Днепр. Работал Кольцов много. Но имя его не было широко известно, как, впрочем, и некоторых других литераторов, ставших впоследствии весьма известными, а в те времена бывших просто рядовыми работниками нашей печати, политотделов, БУПа.

Кольцов тогда много говорил о том, что ему удалось осуществить значительно позже, — о печати, как инициаторе общественных начинаний, о зеленых городах, о создании массового автомобилизма и массовой авиации. В обстановке гражданской войны и полного разорения все это казалось возможным только в далеком будущем. Но в тихом, внешне спокойном Кольцове была скрыта огромная энергия блестящего организатора, талант которого проявил себя потом во всем блеске.

Немалая часть времени у меня уходила на работу во Всевоенобуче Украины, и по этой работе мне часто приходилось сталкиваться и с Н. И. Подвойским, и с окружвоенкомом Павловым, и с начальником штаба, бывшим царским генералом Николаем Николаевичем Петиным.

О Подвойском я уже говорил. Это был приятный, умный и талантливый человек. Петин был одним из лучших генштабистов, которых мне случалось знать. Что же касается Павлова, то даже в те героические времена он выделялся своей удивительной храбростью. Впоследствии, уже будучи награжден несколькими орденами Красного Знамени, он пал в бою на другом фронте.

Отдел особого осведомления имел, естественно, в лице военных представителей БУПа информаторов на всех фронтах и при всех командующих до командиров бригад включительно.

В бюллетенях «Бюро осведомления Совнаркома УССР», начиная с № 6, все больше уделялось внимания атаману Григорьеву.

Атаман Григорьев, в прошлом штабс-капитан царской армии, к концу войны входил в «стратегическую тройку» Украинского комиссариата Юго-Западного фронта в Бердичеве и активно боролся против большевиков. Потом он служил гетману, от него перешел к Петлюре и вербовал крестьян в свои отряды под лозунгом освобождения Украины от немецких оккупантов.

В свое время Григорьев предъявил немцам в Николаеве ультиматум, в котором требовал, чтобы они пешком отправились в Германию, оставив все вооружение и склады. Германское командование, впрочем, не обратило на это никакого внимания. Когда же части Красной Армии вступили в боевое соприкосновение с петлюровскими на его фронте, Григорьев перешел на сторону Советской власти.