Николай Равич - Молодость века

Трудно описать, что испытывает человек, когда ему вливают хинный раствор в вену. Сначала нарастает шум в ушах, похожий на звон колокольчиков, потом какой-то молот начинает ударять в виски, в глазах мелькают искры, все кружится. Наконец, появляется ощущение, будто кровь закипает, как расплавленный металл. И так до тех пор, пока не теряешь сознание… Прошло тридцать восемь лет, а я еще не забыл этих мучений.

Через две недели я подъезжал к Москве. Я был черен от загара, слаб, приступы малярии повторялись через каждые три — четыре дня.

В первое же мое посещение Наркоминдела маленький, подвижной Б. И. Канторович сообщил мне, что товарищ Чичерин несколько раз спрашивал, прибыл ли я. М. М. Славуцкий предупредил меня, что я должен быть готов явиться к наркому в любой момент по телефонному звонку. Впрочем, добавил он, Георгий Васильевич работает ночью, так что вызов, вероятнее всего, будет после одиннадцати — двенадцати часов.

Однажды Владимир Ильич Ленин, узнав, что Чичерин устраивает ночные заседания, которые продолжаются до четырех — пяти часов утра, послал к нему наркомздрава Н. А. Семашко.

Семашко приехал к Георгию Васильевичу и начал доказывать, что работать нужно днем, а ночью спать.

Внимательно его выслушав, Чичерин сказал, что это — не научная точка зрения. Работать нужно именно ночью, когда никто не мешает, а днем — спать. В качестве доказательства он продемонстрировал книгу о пении петухов, из которой явствовало, что петух начинает бодрствовать и петь в два часа ночи.

Семашко не смог убедить Чичерина. Он доложил об этом разговоре Владимиру Ильичу.

Через несколько дней было вынесено постановление ЦК: запретить Г. В. Чичерину устраивать заседания коллегии после часа ночи.

Получив постановление, Георгий Васильевич подчеркнул красным карандашом слова: «заседания коллегии», как бы давая понять, что к нему лично постановление не относится.

Я ходил по улицам, смотрел и думал: откуда вылезли эти раскормленные дамы и жгучие брюнеты, крикливо одетые, которые на всех углах торгуют воздухом, товарами и любой валютой.

Как обычно перед приступами малярии, стучало в висках, билось сердце, нарастало какое-то внутреннее раздражение.

Я был одет в английский дорожный костюм и сапоги с пряжками — в Герате трудно было достать обычную европейскую одежду. Да, кроме того, в дороге и для езды верхом такая была удобнее.

На углу Столешникова переулка ко мне подбежал высокий, полный, выхоленный мужчина в модном пальто и шляпе, сдвинутой на затылок.

— Покупаю английские фунты на червонцы…

Я ускорил шаг. Он не отставал.

— Не хотите червонцев, можно на золотые десятки. Я куплю сто, пятьсот, тысячу фунтов…

Наконец, решив, что я не понимаю по-русски, он повторил свое предложение по-английски:

— Ай уонт ту бай эм инглиш паунд…

Я посмотрел на него и увидел трупы красноармейцев, изрезанных дроздовцами на куски под Сумами, Бобровицкого, умиравшего в камере Минской тюрьмы, Ясикевича, лежавшего на нарах в «Повонзках» и харкавшего кровью, наших пленных, впряженных вместо лошадей в фуру и возивших камни в лагере Дембью, Юлусова, захороненного на афганской земле. В молодости я был сильным человеком и страдал иногда приступами бешеного гнева. Я вдруг схватил этого толстяка за галстук, повторяя довольно бессмысленную фразу:

— Так тебе нужны английские фунты, обязательно английские фунты…

Прохожие остановились. Появился милиционер.

— Ваши документы?

Я вручил ему красную книжку с золотым гербом. Он начал читать вслух…

— …«Объявляется всем и каждому о том…»

Потом вытянулся, отдал честь и сказал:

— Покупка и продажа валюты по закону разрешаются…

Я почувствовал слабость, тоску, безразличие…

В гостинице «Княжий двор» было тихо. В маленьком ресторане седые официанты, шепотом разговаривая между собой, бесшумно накрывали столы к обеду. По коридору, скрипя ботинками, важно прошел высокий пожилой немец, в тугом накрахмаленном воротничке и черном галстуке.

Поздно вечером позвонил Канторович: Георгий Васильевич ждет к одиннадцати часам…

В комнате не было никого, кроме Канторовича, который перебирал бумаги и, когда звонил телефон, разговаривал, прикрыв трубку рукой.

На его столе вспыхнула лампочка, и он исчез за высокой двойной дверью. Через минуту вернулся:

— Вас.

Большая, ярко освещенная комната напоминала то ли библиотеку, то ли кабинет архивариуса или ученого. Огромный письменный стол был завален бумагами, газетами на всех языках, книгами и папками. Книги валялись на креслах и на диване, громоздились в шкафах. Передо мной стоял человек, закутанный шарфом, среднего роста, с красным носом, маленькими пронзительными карими глазами, бородкой и усами, и смотрел на меня поверх очков. Тонким голосом он сказал, указывая на кресло:

— Садитесь.

Некоторое время он продолжал меня рассматривать поверх очков, потом закрыл глаза, открыл их и заговорил:

— Советская внешняя политика должна рассматривать мировые события в их перспективе. Вы видели, с каким мужеством афганский народ боролся за свою независимость и завоевал ее. Теперь национально-освободительное движение охватило Турцию. Союзники — Англия, Франция, Америка, Греция — заставили султана подписать Мудросское перемирие. Фактически они разделили Турцию между собой и оккупировали Константинополь. Кемаль-паша сражается с войсками султана и Антанты, стремясь восстановить независимость Турции. Мы сочувствуем турецкому народу. Мы помогаем ему оружием, деньгами и другими средствами. Греческий флот вошел в Самсунский порт и обстрелял город, а заодно и наше консульство. В Трапезунде и Самсуне стоят американские контрминоносцы. Вы поедете в восточные провинции Турции — в Карс для осуществления Карсского договора. В Карсе, Эрзеруме, Сарыкамыше, Битлисе, Ване находится много пушек, снарядов и другого военного имущества, оставленного русской армией после мировой войны. Вы примете меры, чтобы все это через Батум и Самсун могло быть переправлено в Ангору, Кемаль-паше. В Сарыкамыше находится Кязим Карабекир-паша, свяжитесь с ним.

Чичерин встал, прошелся по кабинету, и его карие, птичьи глаза приняли стальной оттенок. Он круто повернулся и остановился передо мной:

— Как вы думаете, что такое советский дипломат?

— Это коммунист, которому поручено защищать честь, достоинство и интересы Советского государства.

Георгий Васильевич посмотрел на меня и заговорил каким-то особенно звонким голосом:

— На Востоке это прежде всего друг угнетенных народов. Национальное освобождение народов Востока не ограничится одной Турцией. Пройдут годы, может быть, десятилетия, и оно охватит народы Азии и Африки. Это неизбежно. Вся наша политика на Востоке должна исходить из этого основного положения…