Николай Равич - Молодость века

Большая гражданская война кончилась, но малая продолжалась у этих границ с неослабевающей силой. В Восточной Бухаре после гибели Энвер-паши англичане нашли ему преемника. Новым «главнокомандующим войсками ислама» объявил себя Селим-паша. Вооруженные джемшиды конными массами пересекали границу. Шайки басмачей бродили по Фергане. В Кабуле жил бывший эмир бухарский Алим-Сеид-Тюря-Джан, мечтавший о возвращении на престол. Из Кашгара английский агент Эссэртон, бывший царский консул Успенский и генерал Муханов переправляли через Памир и другими путями целые транспорты оружия в Бухару, Хиву и Фергану.

И наши воинские части, и их противники передвигались только на лошадях. Достоинства лошади — ее характер и ум, выносливость, боевой дух, быстрота — решали судьбу бойца или всадника, который вез секретную почту. Мы давно забыли, что такое автомобиль, поезд, дрезина, электричество, женщины с открытыми лицами, вкус свинины или спиртные напитки, — все это стало для нас отвлеченными понятиями.

…Мы выехали за ворота. Перед «Баги-Шахи» выстроились оркестр и кавалерийский эскадрон. Пестрый караван вьючных лошадей, на которых были погружены чайхана, кухня, палатки, должен был сопровождать нас до границы. Мы проехали «Елисейские поля». Вот и крепость, с ее древними стенами и рвом. Огромные деревянные, обитые железом ворота, у которых стоят двое часовых в желтой, английского типа, форме и круглых шапках с гербом.

В крепости — дворец наместника. Я вспоминаю, как еще не так давно городом и всей провинцией управлял сердар Мухаммед Сервар-хан. Стопятилетний старик, полный, жизнерадостный, с вечной улыбкой на лице и ямочками на щеках, он всегда смеялся детским, беззаботным смехом. Смеялся, когда приговаривал разбойников к отсечению рук и ног; смеялся, приказывая прибить вороватого купца за ухо к двери лавки; смеялся, глядя на подаренную ему англичанами игрушку-клетку, в которой искусственные заводные канарейки пели, кивая головой, и, говорят, смеялся даже и тогда, когда через несколько лет эмир посадил его за неповиновение в тюрьму.

В его лице абсолютный деспотизм совмещался с исключительной для восточного правителя демократичностью. Судил он преимущественно за обедом или завтраком и, пробуя дыни, придумывал самые утонченные казни… Распоряжения, приказы, законы издавались на ходу — в гареме, за столом, на прогулке.

Обычно он сидел у окна на третьем этаже громадного старинного дворца, выкрашенного снаружи темно-коричневой краской, в маленькой комнате, где были только подушки и ковры, и смотрел во двор. Вся его одежда состояла из кальсон и белой афганской рубашки. Упитанное волосатое тело проглядывало из всех прорех. Перед наместником всегда стояли серебряный поднос с плевательницей и наполненный водой сосуд, в котором лежала запасная каучуковая челюсть.

Отсюда по всему дворцу разносился его веселый смех.

Бывало так, что из какого-нибудь дальнего района придет крестьянин, встанет во дворе под окном и ждет. Когда ему надоедало ждать, он протяжно кричал:

— Баба-Саиб!

Мухаммед Сервар немедленно высовывался из окна и звал крестьянина к себе. После весьма разнообразных и отвлеченных разговоров, вроде того, почему карабаирские кони хуже арабских, или воспоминаний, если крестьянин участвовал в войнах, наместник переходил к делу. Решения он выносил немедленно. Если ему почему-либо казалось, что крестьянин виноват или врет, то над ним тут же производилась экзекуция — порка. Если же оказывались виновными чиновники, то такое же наказание постигало и их.

Принято считать, что все на Востоке медлительны и ленивы. Это совершенно неверно. Именно на Востоке можно увидеть действительно быстрое и точное выполнение распоряжений властей. Все делается тут же, на глазах у приказывающего. Представьте себе, что посылают гонца в город, до которого несколько дней езды. На ваших глазах гонец вскакивает на лошадь и исчезает вдали…

Чтобы иметь полное представление о Мухаммед Серваре и общем укладе жизни при дворе гератского наместника, нужно упомянуть и о почти сказочной консервативности наместника, — даже для Афганистана, каким он был тридцать восемь лет назад.

Наместник, например, не признавал артиллерии, считая, что лучше всего воевать палками, пращами и топорами. Он ничего не знал о других странах и городах мира. Один крупный турецкий политический деятель долго рассказывал ему о Константинополе, Берлине, Париже, Лондоне. Выслушав его, Мухаммед Сервар спросил:

— А Кабул — столицу Афганистана вы видели?.. Нет? Стало быть, вы ничего не видели.

Он не интересовался системами государственного управления в других странах. Когда один незадачливый переводчик, объясняя ему лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», упомянул о том, что все люди равны, он смеялся от души.

— Разве мог бог сделать всех людей равными?

Бога он понимал несколько иначе, чем это принято у мусульман. Ему думалось, что он, Мухаммед Сервар, имеет не меньшее право на непосредственное общение с богом, чем муллы, муфтии и другие представители духовенства. Когда однажды один из кади поспорил с ним, сославшись на соответствующие религиозные доктрины, Мухаммед Сервар велел его тут же выпороть. Когда бедного кади подвергали экзекуции, наместник приговаривал:

— Я сам знаю, что богу приятнее!..

Нечего и говорить, что все, связанное с европейской техникой, казалось ему непонятным, таинственным и опасным. Он укоризненно покачивал головой, рассматривая изображения автомобилей, машин, электрических приборов, потом выводил гостя во двор и, усадив его рядом с собой в кресло, приказывал привести своих любимых арабских и карабаирских коней. Глядя на них, Мухаммед Сервар радостно улыбался и говорил:

— Машину можно купить, а где вы достанете таких лошадей?

А потом он сидел в саду, слушал певцов, которые под звуки тары напевали отрывки из «Шах-Намэ» Фирдоуси или из «Бехиристана», и вздыхал.

— Нет, никогда уже не будет таких поэтов!

Из его канцелярии на имя генерального консула приходили письма, начинавшиеся с обращения: «Нежному, изящному, грациозному, величественному (такому-то), да будет неизменной его великая слава!..»

Секретарь наместника, знаток арабского и персидского языков, внимательно следил, чтобы в дипломатической переписке не только тщательно соблюдалось титулование соответствующих лиц, но и полностью сохранялся стиль, унаследованный от времен газнийского султаната. Поэтому иногда вслед за высокопарными вступительными словами следовал такой текст:

«Нашему высочеству, из донесения подчиненного нам командующего пограничными войсками, полковника Абдул Раим-хана, стало известно, что с территории вашего государства на территорию Высокого Независимого Афганистана проникли джемшиды в количестве около пятидесяти всадников и в районе Чильдухтарана похитили шесть баранов, две лошади и одну женщину, имеющую данного ей богом мужа. Таким образом, муж погружен в печаль, бараны и лошади исчезли. Дабы не омрачалась дружба между двумя Высокими государствами, наше высочество надеется, что вы, ваше превосходительство, отдадите приказание вашим храбрым и славным войскам изловить и наказать виновных, а женщину, лошадей и баранов вернуть нашему пограничному начальнику.