Александр Щелоков - Жаркие горы

— Дядя не звал? — спросил Мальчиков.

— Айша приходила. Плакала. Сказала, что она меня любит и потому с самоваром такое сделала. Я не пошел к ним…

Кулматов вдруг замолчал. Прислушался.

— Ничего не слышишь? — спросил он и стал вглядываться в темень. — Вроде шевелятся.

— Не слышу, — ответил Мальчиков. — Нет, постой. Вроде звякнуло. Да, есть…

— Подними ближних. Троих. На всякий случай. Только тихо. Очень тихо. Нам войну сейчас начинать рано.

Подползли полусонные Яснов, Монахов и Кузин.

— Что? — спросил Яснов сипло.

— Подбираются, — произнес Кулматов еле слышно. — Идти будут по краю. Так я думаю. Бить только в упор. Когда увидим. Я и Ваня — слева. Вы оба — справа.

— Понял, — шепотом ответил Яснов.

— Подними остальных по-тихому, — приказал Кулматов. — Пусть тыл прикроют.

Яснов быстро отполз.

Все застыли в немоте, каждый по-своему переживал минуты ожидания начала.

Черные тени возникли на перевале внезапно. И сразу в упор грянули автоматы. Светляки трассеров, искря, понеслись над камнями.

Атаку отбить не удалось. Душманы не прекращали натиска. С той стороны по разведгруппе густо садили пулеметы. На позиции стоял скрежет, будто тысячи молотков крошили камень, прикрывавший оборону. Несколько позже ударили гранатометы. Полыхнули багрово-дымные языки. Запахло поганой вонью. Взлетели вверх и заколотили со стуком по скалам обломки камней.

Сплевывая песок, забивший рот, сопровождая каждый плевок художественным разноцветьем крепких слов, выжимал из автомата ровные строчки Виктор Паршин.

— Э! — крикнул ему Кулматов. — Зачем такие слова произносишь? Легче, да?

— Пить хочу! — откликнулся Паршин со злостью. — Пить!

Он опять сплюнул и мотнул головой. Губы, обсохшие, потрескавшиеся, болели нестерпимо и кровоточили.

— Коля, держи их сбоку! Держи! — кричал Кулматов Кузину.

— Ваня, цель ниже! — подсказал Яснов Мальчикову.

— Ребята, справа!..

И когда находили время на такие советы люди — ни понять, ни объяснить.

— Мальчики! — Кулматова взяло отчаяние. — Не боись! Им нет выхода! Нет! Они на нас давить будут!

И опять стрекот выстрелов, треск короткий и длинный, пульсирующий и надсадный. И длинные сполохи, сопровождаемые оглушительным гулом.

— Возников! Давай сюда! — охрипшим голосом позвал Кулматов. — Нас мало!

Плотная, тяжелая масса душманов (человек сто — сто двадцать, как определил на глаз Кулматов) упорно надвигалась на их позицию из глубины ущелья.

— Алла! Алла акбар! — Надсадный крик приближался и становился все злее.

«Конец, — подумал с удивительным равнодушием Кулматов. — Четыре автомата — не забор для такой орды. Всё…»

Возников подбежал, слегка пригибаясь. У гребня упал, не успев расслабиться. Ощутил боль в колене. Быстрота спасла его. По стене, в то место, где он только что был, дробно сыпанул рой автоматных пуль. Тупо звеня, они осыпали спину Возникова колючей каменной крошкой.

Едва взглянув перед собой, Возников стал быстро отползать к пещере.

— Куда! — не поворачивая головы, крикнул Кулматов. — Вернись!

Но солдат уже вскочил на ноги.

— Я сейчас!

Через минуту он вернулся, таща в охапке, будто вязанку поленьев, четыре ручных гранатомета.

— Вот, — прохрипел Возников и подполз к Кулматову.

Тот сразу понял.

— Хорошо! — крикнул он. — Быстро, ребята! Целить первый рубеж! Под ноги!

Минутное замешательство шурави не прошло незамеченным.

Банда, подтянув свежие силы, ринулась на таранный бросок.

Шли, налитые кровавой ненавистью, распаленные жаром ярости. Орали свирепо:

— Алла! Алла акбар!

Они привыкли, что их боялись. Они знали — им уступают, особенно если их большинство. Здесь им не уступали. Здесь их, может быть, и боялись, но виду не показывали. И это направляло мысли на жестокую расправу.

Они еще яростнее вопили:

— Алла-а-а!..

Бежали, утопая в автоматном треске, рассеивая перед собой черные зерна смерти. Автоматы шурави молчали.

Орда убыстрила бег. Нарастала сила живого удара. Тридцать метров… Двадцать…

— Огонь! — прохрипел Кулматов.

Волнение перехватило горло, и он еле выдавил эту команду.

Четыре гранатомета ухнули разом.

Оранжевое пламя плеснулось над тропой, молотом тяжкого грохота обрушилось на хребты.

Стонущий рев волной спрессованного воздуха покатился над горами.

В этот миг удар сотряс под Кулматовым землю. Отлетев в сторону, он прикусил язык. Слова, которые надлежало сказать для облегчения, остались невысказанными. Рот наполнился солоноватой слюной.

Ему показалось, будто взорвался он сам. Во всяком случае, удар обрушился не на него, а вырвался откуда-то изнутри. Вроде его сперва раздуло, расперло воздухом во все стороны, потом тело не выдержало и оглушительно лопнуло.

Опустошенный, словно став меньше объемом, он слетел на камни и лежал на них жалкий, беспомощный.

— Жив? — пропищал кто-то, склоняясь над ним.

Кулматов с неодолимой, противной для него самого ленью приоткрыл глаза. Увидел закопченное лицо Вани Мальчикова, который широко разевал рот. «Ну зачем, — подумал ефрейтор, — так широко драть рот, если можешь только пищать?»

— Жив? — снова тонко прозвенело в ушах.

«Да», — хотел сказать он, но не смог открыть рот. Мальчиков понял ответ по его шевельнувшимся губам. И сам Кулматов почувствовал, что туман в голове стал рассеиваться. Горы вокруг начали видеться четкими, многоцветными.

Не раздумывая, цел ли, Кулматов перевернулся на живот, со стоном развернул ноги и выкинул автомат перед собой. Акаэм заработал азартно и голосисто.

Внезапно что-то изменилось в движениях банды. Солдаты прислушались и поняли. Это рота сбила сопротивление и сжала группу, придавив ее к перевалу. «Теперь они пойдут еще злее», — решил Кулматов.

Но не угадал.

Банда сдавалась. И, как назло, сдавалась не им, державшим рубеж здесь, на перевале, измотанным, злым, голодным, а тем, кто пришел по их пятам, — свежим, азартным.

Все вокруг стало до крайности безразличным, ненужным. Уши будто заложило ватой — звуки живого мира откатились куда-то далеко-далеко, сделались глуховатыми, неясными.

Солнце уже согревало землю. Сырые потеки, оставленные туманом в скальных чашах, быстро просыхали.

Кулматов выбрал место под скалой и лег на камни, подложив автомат под голову. Через минуту он уже спал.

Подошли капитан Уханов и лейтенант Мостовой.

— Что с ним? — спросил Уханов стоявшего рядом, как на посту, Мальчикова.

— Сморился, — ответил солдат, тяжело моргая красными от бессонницы и дыма глазами. — Я бы тоже полежал… Все, кончился порох…

В своей ячейке за глыбами плитняка, поцарапанного пулями, лежал на боку и стонал Паршин. Только сейчас в ногу вернулась нестерпимая боль, и он готов был орать, когда она пронзала опухший сустав.