Александр Щелоков - Жаркие горы

— Алексей, — подсказал Черкашин свое имя, произнесения которого, судя по всему, от него добивался Хаджи Ахмад.

Тот ничем не выразил своего отношения к подсказке и, как ни в чем не бывало, продолжал:

— Уважаемый Алексей хан, вы наш гость, и мы рады вам. Только скажите правду. Мы знаем, что множество шурави проследовало к горам. Вы в самом деле шли в Сарачину или случайно выпали из военной машины и потом решили зайти к нам?

Вопрос был оскорбительным. Гостю такие обычно не задают. Обидевшись, он мог встать, назвать хозяев людьми негостеприимными и уйти. Пятно, павшее на дом, в таком случае сохраняется надолго. Скорее всего, подобной реакции и добивался Хаджи Ахмад. Поддаваться ему Черкашин не собирался. Он знал: унизить можно лишь того, кто сам позволяет себя унижать.

— Не хочу вас обидеть невежливостью, — обратился Черкашин к Хаджи Ахмаду, — но я отвечу на ваш вопрос не сразу. Я хорошо понял течение вашей мысли, вдохновленной аллахом, и знаю свой ответ. Однако сначала позвольте мне осведомиться о здоровье уважаемого хозяина Абдул Кадыр Хана, да благословит аллах его славный род.

Черкашин оглядел собравшихся и понял: его ответ воспринят с не меньшим удовольствием, чем предшествовавший вопрос. На Востоке любят словесные сшибки такого рода.

Абдул Кадыр Хан улыбался в ухоженную бороду. Хаджи Ахмад, напротив, раздраженно поджал губы. На лицах многих гостей, до того напряженных, появилось выражение спокойного созерцания.

Взгляд Черкашина остановился на одном мужчине, сидевшем в тени и державшемся подчеркнуто незаметно. Он иронически улыбался, но, когда их глаза встретились, одобряюще кивнул.

Где же Черкашин его встречал? Знакомый овал лица, глаза… Нет, вспомнить трудно. И вдруг как озарение: да это же поханд Абдулхан с базара в Мабде! Он самый. Только одет сейчас совсем по-другому.

Черкашин вежливо наклонил голову, давая понять профессору, что узнал его.

Теперь заговорил Абдул Кадыр Хан. Он поблагодарил гостя за внимание к его делам, за пожелания роду добра. И в свою очередь спросил, где гость так хорошо изучил пушту. В Москве или другом городе?

— Я азиат по рождению, — ответил Черкашин с подчеркнутой гордостью. — И язык вашего доброго народа учил на родине — в Средней Азии.

— Прошу простить нашего друга Хаджи Ахмада, — сказал Абдул Кадыр, — но вы посмотрите, он горит от нетерпения. Прошу вас, ответьте на его вопрос.

Черкашин повернул голову к Хаджи:

— Готов удовлетворить ваше любопытство, унижаемый.

Хаджи надменно кивнул.

— Сюда, в Сарачину, меня привел интерес к людям и кишлаку…

— Хитрый вор, — сказал Хаджи Ахмад, обращаясь не столько к Черкашину, сколько к Абдул Кадыр Хану, — если хочет что-то украсть, то сперва изучает, как устроен замок и где стоит стража.

— Мой интерес иного толка, — возразил Черкашин спокойно. — Меня мало интересует, где стоит ваша стража и где хранятся ваши богатства. Больше того, скажу, что охраняете эти богатства вы плохо. Потому что истинная ценность народа — в памятниках его прошлого и делах настоящего. Ваша страна древняя, и я знаю ее историю неплохо. Например, могу рассказать, где стояла стража в Сарачине, когда сюда впервые пришли ангризи. Но еще интереснее для меня самое древнее — храмы огня, письмена на скалах, старые книги. Богатство культуры, которую создал ваш народ, не упрячешь в мешок. Она обогащает ум и чувства людей, прикоснувшихся к ней. Человек, который видел мавзолей Ходжи Абу Наср Парса или девятикупольную мечеть Ну-Гумбед, становится богаче, не взяв даже пылинки с порога этих чудесных творений гения. А разве не восхитят понимающего миниатюры Шах-Музаффара, Мирак Наккоша, Камалетдина Бехзада?

— Таким путникам мы рады, — сказал Хаджи Ахмад с понимающим видом. — Но мы, пуштуны, народ гордый. Мы стреляем, когда видим, что идут чужие солдаты.

— Да, я знаю. Неделю назад у кишлака Пуза обстреляли нашу машину. Сделали это совсем не душманы…

— Мы не попадали.

— Зачем же тогда стрелять?

— Если человек пришел с товарами — мы знаем, он купец. Если у него ружье и пулемет — значит, пришел воевать. Купцу — деньги, солдату — война. Все у нас есть для всех. Кто придет, тот свое и получит. Мы не привыкли подставлять левую щеку, если ударили по правой. Здесь мы бьем сразу, а потом выясняем, по какой щеке нас хотели ударить. Если шел с оружием, значит, собирался стрелять.

— Вы очень понятно мне объяснили, — сказал Черкашин. — Спасибо.

— Объясните мне так же понятно: зачем пошла на Дарбар такая сила? Чтобы принести новое горе пуштунам? — Хаджи Ахмад произнес эти слова зло. Очень зло. Было ясно — хочет разозлить Черкашина, вынудить его на ответную грубость.

Абдул Кадыр Хан мог легко прекратить эту пикировку, пользуясь правом хозяина, но он выжидал. Шурави турэн держался уверенно, чем выигрывал в глазах окружающих. А от этого выигрывал и сам арбаб. Именно Хаджи Ахмад сейчас противостоял сильнее других новым веяниям и противился тому, чтобы род объявил конец нейтралитету.

Черкашин уже достаточно ясно представлял расстановку сил и потому также понимал, кому будет на пользу его небольшая победа в споре. Однако для этого она должна быть не только убедительной по логике, но и красивой по словесному облачению.

Восток любит слово, умеет ценить его внутренние достоинства — звонкость, образность, окрыленность. Искусство плести слова — сладкоречие — считается здесь даром, лежащим на грани возможного. За сладкоречием следует поэзия — искусство, на которое поэтов вдохновляет сам шайтан.

Сохраняя бесстрастность голоса, чтобы не выдать свое торжество — уж слишком открыто подставился ему Хаджи Ахмад, — Черкашин ответил:

— Рассказывают, уважаемый Хаджи, что некий человек, никогда не видевший коровы, повстречал ее в поле. Заметил он большие острые рога и страшно перепугался. Взял и убежал подальше. Потом, когда ему объяснили, что бояться нечего, что корова совсем иначе выглядит с хвоста, он удивился: коли все ее добро в вымени, то зачем животному рога? Мне кажется, уважаемый Хаджи Ахмад, те люди, которые принесли весть о том, что шурави пошли на Дарбар, также никогда не видели хорошей коровы. За войсками, в которых они узрели рога, в уезд тянется большое доброе вымя. Это триста машин с керосином, крупой, мукой. С цементом…

Шорох одобрения встретил его слова. Хаджи помрачнел. Этот русский не назвал его слепцом. Но все поняли, что он, Хаджи, видит лишь то, что захочет. Он различает рога, но не признает, что это рога коровы, которой аллах дал такое оружие для защиты своего молока.

Теперь Абдул Кадыр Хан счел нужным вмешаться. Кто знает, сумеет ли русский еще так же убедительно приложить Хаджи Ахмада или нет. Поэтому пусть в памяти людей он останется победителем. Это полезно для дела.