Виктор Терещатов - 900 дней в тылу врага

Стихи были, конечно, слабые, но нам они тогда очень нравились.

Новый год мы встретили тихо. Даже песен не спели. К этому были причины. Бригадная разведка принесла нам плохие вести. Немцы готовили против нас большую карательную экспедицию. Правда, молодость брала свое. Несмотря на тяжелую обстановку, мы не утерпели и подшутили над Лопуховским.

При штабе Лопуховского была корова. И вот наши ребята решили потихоньку увести ее к себе. Поздней ночью бесшумно проникли они в хлев, накрыли корову белыми халатами, напялили ей на ноги рукавицы, чтобы не оставалось следов копыт на снегу, и осторожно повели огородами.

Утром лопуховцы гурьбой ходили по деревне, но коровы и след простыл. Между тем Пеструха стояла у нас в надежном месте, и мы даже успели подоить ее. Лопуховский поднял на ноги всех бойцов.

— Корову украли! — кричал он.

Когда все дворы были обысканы, Сан Саныч пришел к нам.

— Это вы, наверное, сделали, — сказал он мне.

— Зачем она нам? У нас и молоко-то никто не любит, — серьезно отвечал я.

— Брешешь, Ильич.

— Пожалуйста, если не веришь, обыщи.

Лопуховский хотел было уходить, но в это время во дворе замычала корова.

— Ага! — встрепенулся Сан Саныч. — А это что?

— Батюшки! — удивился я. — Как же она сюда попала?

Ребята хохотали, а Лопуховский, чертыхаясь, повел Пеструху на свой двор.

Примерно через час нас вызвали в штаб. Шагая туда, мы думали, что Лопуховский пожаловался на нас комбригу. Но дело оказалось намного серьезнее.

Комиссар Новиков рассказал нам о чрезвычайном происшествии. Бойцы отряда Лопуховского — Жуков и Емельянов устроили дебош, стреляли в политрука отряда Романова. Командование бригады расценило этот случай как грубое нарушение дисциплины, хулиганство и потребовало расстрела виновных. Лопуховский поддержал решение командования. Я долго молчал. Случай, конечно, возмутительный, но расстрел казался мне чересчур жестокой карой.

Жукова и Емельянова я знал со дня нашего перелета в немецкий тыл. Будучи в Белоруссии, Емельянов пытался уйти от нас к местным партизанам, но его удалось задержать. Жуков в свое время окончил военное училище и нас в душе считал просто неучами.

По каким-то обстоятельствам наш отряд больше выходил на боевые задания, чем отряд Лопуховского. Заметив такую разницу, Жуков и Емельянов уговорили меня принять их к себе. Я доложил об этом комбригу, и он дал свое согласие. Однако не прошло и месяца, как они снова переметнулись к Лопуховскому.

— Думай не думай, Ильич, а анархию в бригаде мы разводить не намерены, — прервал мои мысли Назаров.

— А может, в штрафбат их? — посоветовал я.

— Не стоит…

Вечером вся бригада выстроилась за околицей. Туда привели и Жукова с Емельяновым. Они не предполагали, что так круто обернется для них дело. Их поставили перед строем. Воцарилась мертвая тишина. Вперед вышли четверо бойцов с автоматами. Начальник штаба стал читать приговор…

Тяжело было на душе, но суровые законы войны требовали железной дисциплины в партизанских рядах.

От Богданова пришли связные. Они принесли план гарнизона Опочки и сообщили много новостей. Свиные рассказали, что их группе пришлось столкнуться с фашистами и что сам Богданов получил тяжелое ранение.

В день прихода связных в деревню Борисенки нагрянули немцы. Гитлеровцы что-то замышляли. Около суток мы находились в обороне, ожидая незваных гостей.

В морозный январский вечер нового, 1944 года бригада организованно снялась со своей базы и пошла на северо-восток, под Опочку. В полночь нам пришлось быть очевидцами замечательного зрелища. Шагая по безлесной возвышенности, мы уловили в звездном небе рокот самолетов. Они шли в сторону Идрицы. Вскоре над городом вспыхнули огромные осветительные шары, задрожала земля от разрывов авиабомб. Советские самолеты бомбили идрицкий железнодорожный узел и гарнизон. На путях горели эшелоны с горючим и техникой. Беспрерывно стреляли немецкие зенитки, по небу бегали яркие лучи прожекторов, но самолеты продолжали смело летать над морем бушующего огня.

Мы невольно остановились. Радостно было сознавать, что в этом массированном налете советской авиации на вражеский гарнизон была частица и нашего труда: наша бригада своевременно представила командованию Советской Армии план Идрицы.

Стараясь скорее прийти в назначенный пункт, бригада почти без отдыха двигалась по заснеженным дорогам. Изредка на пути попадались полусгоревшие деревушки, и мы ненадолго заходили туда, чтобы узнать у жителей о расположении неприятельских гарнизонов.

К исходу второй ночи бригада приблизилась к шоссе Опочка — Пустошка. Утро застигло нас в крайне опасном месте у стратегического шоссе, в пятистах метрах от, большого гарнизона противника. Раздумывать некогда, надо действовать быстро.

Выдвигаем вперед заслон из автоматчиков. Вместе с ними идут Адольф и Иозеф. В случае необходимости они должны задержать движение вражеского транспорта. Бригада подтягивается вплотную к дороге. Сквозь деревья виднеются проезжающие тягачи с пушками, врытые фургоны и машины различных марок. Они идут бесконечным потоком. Люди сосредоточены, все ждут сигнала. Наша главная задача — благополучно перейти шоссе.

Уже совсем рассвело. Теперь враги могут хорошо нас видеть. На какое-то время стихает шум автомобилей.

— Пошел! — звучит команда.

Преодолевая глубокие сугробы, партизаны бросаются вперед. Миновав укатанную полосу шоссе, вы вклиниваемся в густой ельник и идем, не останавливаясь, по снежной целине.

Ребята устали, но настроение у всех хорошее: задача решена успешно. Бойцы улыбаются друг другу, потихоньку перебрасываясь шутками.

Бригада выходит на лесную просеку. Над деревьями в морозной дымке поднимается оранжево-красное солнце. Длинные тени деревьев ложатся на багряный пушистый снег. Пора отдохнуть. Кстати, впереди виднеется деревня. Заманчиво клубится над избами дымок. Мирно кукарекают разноголосые петухи. Никаких признаков неприятеля.

— Вот здесь и остановимся, — говорит Назаров. — Деревня Бабинино.

Выставив часовых, расходимся по домам. Со мной идут Поповцев, Соколов, Беценко, Ворыхалов. Ребята, не раздеваясь, укладываются на пол, а я ложусь на широкую лавку у окна.