Вячеслав Демченко - Торпеда для фюрера

Ещё какое-то время отстреливались раненые, кто мог держать оружие; потом хлопнули три глухих взрыва немецких гранат, и выстрелы смолкли.

Оксана выбралась из лагеря и почти наугад пошла, пригибаясь, в ту же сторону, куда чуть раньше побежал Володя.

А дальше…

На самом деле Володя, находясь всего в каких-то трёх десятках метров, почти ничего не видел, только слышал взрывы, выстрелы и крики и, давясь бессильными слезами, карабкался по обледенелой скале к укрытию, к невидимой снизу пещерке. Только позже, когда подоспел Хачариди с передовым заслоном и каратели убрались, удалось представить себе, что происходило и как — по воронкам и пятнам крови, по стреляным гильзам и трупам, по обрывкам аркана и смрадному кострищу.

…Оксана услышала чье-то натужное дыхание и негромко позвала: «Мама! Мамочка!» — и своим окриком выдала себя.

Послышалась команда:

— Не стрелять! Взять в плен!

Враги были уже совсем близко. Оксанка зубами выдернула чеку и бросила гранату в «добровольцев» — всего на несколько шагов. Раздался взрыв. Жгучая боль полоснула левый бок и руку. В метре от неё лежало трое карателей. Ещё двое корчились чуть поодаль. И снова раздалась команда:

— Не стрелять! Взять живьём!

Лёжа на левом боку, Оксана правой рукой пошарила в санитарной сумке. Гранат больше не было. Тогда Оксанка вытащила наган и посмотрела, сколько патронов в барабане. Голова кружилась. Веки тяжелели.

— Сдавайся! Всё равно тебе конец! — раздалось из-за ближайшего куста.

— Нет, не конец! — прошептала девушка. — Ещё пять пуль. Четыре всажу в ваши головы, гады, пятую — себе.

Из-за большого пня, покрытого снежной шапкой, показалась скуластая физиономия карателя. Оксанка нажала на спуск. Полицай беззвучно вытянулся на месте. Оксанка увидела ещё одного и так же хладнокровно выстрелила. Наповал. В это миг над головой просвистел волосяной аркан. Но накинуть петлю на шею Оксанки «добровольцу» помешало маленькое деревцо. Она повернулась и всадила «охотнику» пулю в грудь. Дико закричав, тот двинулся к девушке. Вот рядом, совсем уже близко, перекошенное от ярости лицо с кровавыми потёками слюны. Оксанка выстрелила ещё раз, прямо в голову врага. Четвертый патрон. Собрав остаток сил, слабеющим голосом, Оксанка крикнула:

— Прощайте, родные! Прощайте, друзья! Прощай, Родина! — и раздался пятый выстрел.

…А потом вдруг услышал Володя, чуть проснувшись, чтобы умоститься на колючей душистой подстилке поудобнее, голос Арсения: «Там же ни русского духа, ни запаха. Фрицы никого, кроме своих, и на пушечный выстрел не подпускают».

— Почему? — сонно пробормотал Вовка. — Туда наших военнопленных гоняют из-под Рыбачьего…

И провалился было в тёмный и стылый колодец забытья, как Везунок ухватил его за ногу:

— Тпру! Ну-ка, ну-ка! Давай сюда…

Крым. Лето 43‑го. Поселок Рыбачье. Лагерь для военнопленных

— И никаких перекличек, только демонстративный пересчёт по головам, как скотину, — поучал гауптштурмфюрер Бреннер перепуганного начальника лагеря майора Гутта, дидактически стуча неживым пальцем по краю стола.

— Это будет несложно, герр гауптштурмфюрер, — не столько шагнув, сколько подавшись вперед, заметил группенфюрер тайной полевой жандармерии Шварцкопф. — Мы переправим сюда пленных из-под Керчи, переселение приведёт к увеличению численности почти вдвое. Отсюда вполне понятная неразбериха, какие уж тут переклички, хоть бы номера назначить. Я уверен, герр гауптштурмфюрер, — окончательно выступил худощавый Шварцкопф, поощренный кивком Бреннера. — Русские сочтут этот момент особенно удачным для внедрения.

— Неразбериха — на вашей совести, майор. Больше переселений из коровника в коровник и, вообще, беготни по скотному двору.

Бреннер выглянул в оконце конторы во двор, — и впрямь, бывший колхозный скотный, загороженный колючей проволокой с вездесущими щитами: «Побег карается…»

Майор, с мышиной прытью бегая по углам комнаты глазками, на секунду запнулся со своим привычным лакейски-торопливым «Яволь!», и Карл-Йозеф, почувствовав его смутное возражение, отвернулся от оконца, вопросительно вздёрнул острым подбородком:

— Хотите что-то добавить?

— Так точно, — обрадовался вполне невинной формулировке Гутт. — Именно добавить. Видите ли, герр гауптштурмфюрер, среди контингента у меня весьма разветвлённая агентурная сеть, — одёрнул он полы мундира на пивном бочонке живота.

«Как будто это что-то прибавляет к его скучной никчемности…» — брезгливо поморщился Карл-Йозеф, вслух же уточнил с уничижительной дотошностью:

— Что, кто-то доносит?

Майор покраснел, как мальчишка, застигнутый за разглядыванием непристойных открыток:

— Так точно.

— Проследите, чтобы он докладывал только вам, а ещё лучше — нагоните на него страху. Пусть думает, что на нём вся ответственность за секретность ваших контактов. Впрочем, — гауптштурмфюрер на минуту задумался. — Впрочем, как только он укажет вам на подозрительных новичков, найдите повод его расстрелять или дайте понять пленным, откуда у него сигареты, они сами управятся.

— Так точно! — с чувством выдохнул Гутт.

Расстрелять Овсянникова у него и самого руки чесались, не столько даже из моральной чистоплотности, сколько из-за тошнотворной необходимости как-то реагировать на его многочисленные «заговоры» и «подполья», «раскрываемые» бывшим комиссаром НКВД по инерции.

— Но как они узнают? — начал было группенфюрер Шварцкопф.

— Партизаны? — Карл-Йозеф пожал плечами. — Выгрузите пленных на станции и продержите на виду час-другой, пока не подъедет колонна конвоя. Думаю, к вечеру партизаны будут уже знать.

Карл-Йозеф ошибался даже в самых смелых своих предположениях. Они уже знали.

Кавказ. Лето 43‑го. Аэродром авиации флота «Ашкой-2»

— Да… — скептически протянул лейтенант Войткевич, когда «его пилот» подвела его к фанерному биплану, густо латанному жестью, а то и вовсе проклеенной парусиной. — Такую грозную боевую машину карапузу бы на верёвочке катать, — похлопал он ладонью по крылу, отозвавшемуся барабанной пустотой.

Тася, младший лейтенант Таисия Колодяжная, остановилась, словно запнувшись обо что-то в траве и, резко вскинув маленьким подбородком, произнесла медленно, но гневно дрожащим голосом:

— Между прочим, товарищ лейтенант, за сбитый ночной бомбардировщик немцы Железный крест дают!

— За «ушку»? — будто дразнясь, недоверчиво уточнил Войткевич и, царапнув ногтем по свежей, некрашенной латке, покачал головой. — За ваш, как я погляжу, уже крестов пять дадено.

— Да… — губы Таси запрыгали, не то от возмущения, не то от готовности разреветься. Она смахнула с упрямо выпуклого лба чёрные прядки. — Да вы… Во-первых, за «У-2»! [36] После смерти авиаконструктора Поликарпова его «У-2», признанный лучшим ночным бомбардировщиком Второй мировой (в целевых модификациях), был переименован в «По-2» Поликарпова. А во-вторых, вы бы слышали только немецкий эфир, когда на них волной «ТБ» идут — и когда одна наша «ушка»!