Александр Кузнецов - Макей и его хлопцы

— Вот и сгодились! — воскликнул начштаба СтебЛев.

— Радоваться ещё рано, — сдержанно сказал Макей. — Пушки надо найти, собрать и приЕезти). За этим мы вас и пригласили. Клюкова пригласили как специалиста. Думаем, ежели что, назначить его командиром батареи.

Клюков встал. Провел зачем‑то ладонью по чёрным бачкам, выдохнул воздух.

Голос его звучал глухо, но твёрдо.

— Прошу послать меня. Найду пушки.

«Такому человеку нельзя отказать, — подумал Макей. — Тихонравов нас сильно подвёл тогда, а этот не подведёт».

Решили послать Клюкова. В помощь себе он попросил Андрея Елозина и Юрия Румянцева.

Ночь Клюков спал тревожно. С вечера он долго не мог заснуть, прикидывал в уме, как он пройдёт туда, за реку Друть, найдёт ли что нужно, всё ли при них будет? «Только бы замок был». Раза два вставал, закуривал.

— Не спите, товарищ командир? — спросил его ординарец.

— Блохи, видно, не дают спать, — соврал Клюков.

Утром Клюков вскочил, словно ужаленный: сквозь узкое окно землянки на него падал тусклый луч зимнего солнца. По–зимнему скупо блестело солнце на затворе винтовки, висевшей на стене, и на граненом стакане, наполовину наполненном водой, от которого легла на стол светлая радужная полоска.

В землянку вошел ординарец, держа в руках ярко начищенный алюминиевый котелок с жирным супом.

— Пожалуйста, товарищ командир.

Покосившись на котелок, Клюков пошёл на улицу, чтобы умыться.

— Комбриг вас к себе звал, к двенадцати часам, — сказал ординарец, когда Клюков вошёл в землянку, отфыркиваясь и растирая щеки.

— Ух! Ну, и мороз! В двенадцать, говоришь?

Ординарец, молодой хлопец, сидел на нарах и с тоской смотрел на Клюкова.

— Меня, значит, не берете, товарищ командир?

Голос его дрогнул. В нём слышались капризные, слезливые нотки обиженного юнца, которого родители не берут на ярмарку.

— От меня это не зависит, — сказал Клюков, мельком взглянув на своего расстроенного ординарца, и улыбка скользнула по его сухому лицу. «Молодость! Всё‑то ей дивно, до всего она хочет коснуться своими руками. А вот обожгутся раз, и будут даже на холодное дуть». Он поймал себя на этой старческой мысли премудрого пескаря и устыдился её. «Старею», — подумал он с грустью, садясь за стол, чтобы позавтракать.

Макей с улыбкой встретил Клюкова:

— А мне сегодня пушки снились.

Он сильно тряхнул руку Клюкова и усадил его за стол рядом с собой. Радостно возбужденный, как всегда в такие минуты, он потирал свои тонкие руки и то и дело похлопывал собеседника по плечу.

— Вот оно, какие дела‑то! Пушки, значит, говоришь, будут?

Клюков этого не говорил, но заверил, что постарается достать, если старик не врёт.

— Да что ты! — воскликнул с каким‑то удивлением Макей. — Разве такой старик может врать?!

В землянку вошли комиссар Хачтарян, начштаба Стеблев и командир разведки Ерин.

— Как дела, разведчик? — обратился к нему Макей, протягивая руку.

Макей давал задание проверить положение на Каличенковском мосту и теперь спрашивал об этом у командира разведки. Командир разведки, порывшись в планшетке, достал лист бумаги и подал его Макею:

— Вот тут Павел Потопейко сообщает.

— А ну, давай, давай!

Усики Макея задергались под играющей улыбкой, от глаз побежали легкие бороздки.

— Так, так… — говорил он, с трудом, видимо, разбирая скоропись Потопейко, — пишет, дьявол, иероглифами какими‑то, ничего не разберу.

— На морозе, поди, писал, — вступился за товарища Ерин, переглядываясь с Клюковым и улыбаясь.

— Конечно, не за письменным столом, — буркнул Макей и передал донесение комиссару. — По твоей части, комиссар.

Комиссар углубился в чтение иероглифов Потопейко, по–детски выпятив нижнюю, чуть утолщенную губу.

В это время сидевшие за небольшим столиком горячо спорили. Начштаба Стеблей, тыча красным карандашом в карту–километровку, доказывал Ёрину что‑то. А Ёрину многре из того, о чём говорил Стеблев, казалось нелепостью. Макей хитро щурил глаза и сосал свою трубочку, направляя на спорящих клубы едкого дыма. Некурящий Ерин задыхался, кашлял и отмахивался не то от дыма, что лез в нос и страшно щекотал в гортани, не то от суетливого и упрямого начштаба.

— Ну, довольно, — сказал спокойно Мэкей и глаза его сразу стали холодными и колючими. —Оба вы порете горячку. Но командир разведки, сшибаясь, более прав, чем ты, Федор Кузьмич. Чем больше пошлем мы диверсионных групп, тем лучше.

— Но ведь тола нет, — возразил начштаба. — Кроме того, наши диверсанты не обучены. Сами скорее взлетят на воздух.

В разговор вмешался комиссар:

— Людэй надо абучит, кацо.

— Верно, — подхватил Макей и, обернувшись к Стеблеву, сказал:

— Приказываю, товарищ начальник штаба: организуйте сегодня же обучение всех новых диверсантов обращению с миной. Михась Гулеев покажет. А тол пусть добывают из невзорвавшихся бомб. Там тола на сто поездов хватит.

Стеблев удивленно поднял свои сросшиеся брови, но ничего не сказал. Он знал — спорить с Макеем бесполезно, да и нельзя. Начштаба вышел.

Ерин тоже хотел выйти:

— Ты подожди. Рассказывай, как и что…

— Пока всё спокойно. Установили связь с бригадами Белоусова, Османа, Изоха и Грациана. Говорят, что немцы притаились.

— Это знаю. Но чем тише ведут себя гитлеровцы, тем скорее жди от них чего‑нибудь этакого. Ведь эго обычный приём всех хищников. Когда тигр подкрадывается к своей жертве, он даже закрывает глаза или отворачивается в сторону.

— Вы правы, — подтвердил Клюков, начинавший уже тревожиться о том, пошлёт ли его Макей за пушкой, не раздумал ли. «У него семь пятниц на неделе», — шевельнулась где‑то осуждающая Макея мысль, который, действительно, частенько отменял свои решения «ввиду сложившейся обстановки».

— Действуйте, товарищ Клюков, — неожиданно сказал Макей.

Выходя из штабной землянки, Клюков натолкнулся на группу партизан. Среди них стоял Михась Гулеев и, держа в руках пенал для толовой шашки, что‑то деловито говорил своим слушателям. Тут же был Стеблев, не менее других интересовавшийся диверсионной работой. «Быстр на ногу наш начштаба», — не без гордости подумал о нём Клюков.

Вышел и Макей. С сияющей улыбкой наблюдал он за обучением диверсантов. Потом нахмурился. Словно только сейчас осознал он ужасный смысл этой науки, науки разрушения. В серых глазах проплыли холодные льдинки. Разрушать придется свое, родное: мосты, железную дорогу, что создано громадным трудом наших советских людей. Но так надо! Глаза его вспыхивали гневом и губы шептали: «Давай, давай, хлопцы, овладевайте наукой мести, острите зубы на лютых катов.

После войны всё восстановим. Всё сделаем — и мосты, и дороги, и всё прочее».