Сергей Бетев - А фронт был далеко

Костя схватил Ивана Артемьевича за руки:

— Ты-то куда прешь?!.

И в это время паровоз, словно торопя их, вдруг раскатился дробью выхлопов в пробуксовке.

— Песочницу! — крикнул Иван Артемьевич, хотя Костя уже опередил его.

Иван Артемьевич взревел двумя короткими гудками, призывая на помощь Павла Глухова. Тот сразу откликнулся ему, Иван Артемьевич даже почувствовал толчок второго.

— Быстрее, дядя Ваня! — торопил Костя.

— Федька! Сымай сапоги, давай портянки! — крикнул Иван Артемьевич кочегару, а сам рвал уже свои.

Костя лихорадочно одевался. На нем оказался Федькин свитер и помимо своей куртка Ивана Артемьевича. Федька помогал ему обмотать портянками лицо. А Иван Артемьевич в это время задыхался возле топки. Уже был оттянут регулятор, сброшен пар, выключен сифон, закрыто поддувало. Иван Артемьевич орудовал лопатой, покрывая раскаленный уголь слоем свежего… И следил, как падает давление: девять, восемь, семь… Все еще мало!

Увидел, что Костя ждет уже одетый, стоит перед ним с бродком в одной руке, с маленькой кувалдой — в другой.

Иван Артемьевич подтянул шланг и стал обливать его водой. А сам торопился со словами:

— Ищи ее осторожно. Почуешь по тому, как тебя обожжет… А дальше только не ошибись: надо, чтобы бродок наверняка попал…

Отбросил шланг и швырнул поверх угля две доски, выкинутые Федькой из тендера.

— Ну что? — разогнулся перед Костей. — Не подведи, сынок. И будь осторожней… Иди.

— Пошел, — сказал Костя.

Он ловко просунул ноги навстречу жару, на мгновение задержался, нащупывая сапогами доски и тихонько проталкивая себя. Еще не разжав рукавиц на кромке отверстия, попробовал улыбнуться:

— Тепло…

И исчез внутри. Иван Артемьевич еще видел его секунду-две, а потом грохочущий мутный вихрь поглотил Костю.

Иван Артемьевич услышал, как гудит второй, взывая о поддержке. Крикнул Федьке:

— Дай два коротких!

Сам не отводил от топки. Он знал, что не услышит ни голоса Кости, ни ударов его кувалды, если даже Костя и сделает все, как надо. Он только отсчитывал сердцем секунды: сейчас Костя пролез через циркуляционные трубы, сейчас ищет пробку, вот нашел… теперь прилаживается… Ну!..

Ожидание становилось невыносимым. Прошла уже минута, а топка ревела по-прежнему. Иван Артемьевич почувствовал резь в глазах: пот заливал ему лицо… И в это время топка будто захлебнулась своим ревом, поперхнулась раз, другой и затихла. И почти тут же он увидел, как Костя ухватился за край топки, тяжело подтянулся.

— Тащите!.. — хотел крикнуть, а прохрипел он.

Костя как-то потяжелел. Иван Артемьевич с Федькой кое-как выволокли его через зев топки, повернув на спину, положили на пол. Вся одежда на нем парила. Иван Артемьевич облил его холодной водой с головы до ног и только тогда увидел через сбившуюся портянку лицо. Оно вздулось от пузырей…

— Не вижу ничего… — услышал Иван Артемьевич.

Он подсовывал ему под голову телогрейку, когда сотрясая все вокруг, зачастил в пробуксовке паровоз Пашки Глухова и заревел по-дикому.

Иван Артемьевич метнулся на свое место, дохнул под себя песком, толкнул регулятор, открыл поддувало и прогудел в ответ. Заорал на Федьку:

— Держи топку!..

Кузнецовский паровоз резко рванул вперед, коротко пробуксовал, но Иван Артемьевич передернул регулятор, и машина, тяжело вздохнув, потянула ровно.

Ивану Артемьевичу показалось, что за окном все вокруг будто остановилось. Он высунулся на минуту и увидел, что состав тащится шагом. Кинул взгляд вперед, опустился на сиденье и по-чумному мотнул головой: еще он заметил и то, что голова поезда уже поднялась на горб подъема…

Паровозы, изводя себя, попеременно пробуксовывая, в туче черного дыма обреченно ползли метр за метром вперед…

С тендера в будку неожиданно вывалился Пашка Глухов. Он перешел на ходу со своего паровоза к первому.

— Что за мать твою!.. Дядя Ваня, чего это у тебя?! — успел выдохнуть и замер перед Костей, распростертым на полу. — Как это его?

— Пить, — едва слышно шевелил губами Костя.

— Беда… — отозвался Иван Артемьевич.

…На следующей станции выбросили с жезлом записку дежурному, чтобы позвонил в Купавину и попросил встретить эшелон со «скорой помощью». Большего сделать ничего было нельзя: до Купавиной медпунктов не было.

Костя тихо лежал на полу, только время от времени просил пить. И только один раз спросил еще:

— Идем, дядя Ваня?

— Идем, сынок, идем… — машинально отзывался Иван Артемьевич.

Он сползал со своего места, опускался перед Костей на колени, меняя мокрую тряпку на лице, стараясь хоть как-то облегчить боль.

Что он мог еще?

Не только лицо, но и руки, и грудь — все было обварено…

Пашка Глухов ушел на свой паровоз, и Иван Артемьевич чувствовал, как он там выбивается из сил, помогая ему.

— Дядя Ваня, — услышал Иван Артемьевич голос Федьки. — Помоги Косте!..

Иван Артемьевич припал к Костиной груди. Тот дышал коротко и тяжело.

Пошевелил слипающимися губами, но Иван Артемьевич не разобрал ни единого слова.

— Костя! Костя!..

В это время дал протяжный гудок Пашка Глухов.

Иван Артемьевич вернулся на свое место.

…Эшелон разбегался перед последним, купавинским подъемом.

Иван Артемьевич проверил взглядом приборы, видел, как, выбиваясь из сил, загружает топку Федька. Совсем еще мальчишка, он смахивал рукавом слезы, размазывая по лицу угольную пыль.

Регулятор стоял на упоре. Эшелон уверенно осиливал подход к станции.

Иван Артемьевич не заметил ни семафора, ни того, на какой путь их принимают.

В его затуманенном сознании стояла Надежда…

А принимали эшелон на первый путь. Он подошел к перрону тихо. Паровозы остановились без гудков, словно у них на это не хватило сил, и замерли, как загнанные.

Перрон, по которому бежали люди с носилками, быстро заполнялся танкистами, почернел от их комбинезонов.

В будку поднялся Пашка Глухов.

…Костю осторожно сняли с паровоза. Врач только на мгновение склонился над носилками и прикрыл Костино лицо фуражкой.

Носилки подняли и медленно понесли по перрону.

А перрон превратился в черный коридор. По обе стороны его сплошной стеной стояли танкисты. И когда носилки проплывали мимо, стягивали с себя зубчатые шлемы.

О чем они думали?..

Ждали ли они, что встретятся с войной здесь, на этой красивой станции за три тысячи километров от фронта?

Кто и где в этой войне на передовой?

И где тебя ждал подвиг?..

Проводив носилки до амбулатории, Иван Артемьевич опустился на скамейку на привокзальной площади.

Что он скажет дочери? Что скажет жене? Как все объяснит Иваненку?..

Да, он мог остановить эшелон. Мог по причине серьезной аварии, в которой он не виновен, даже перекрыть перегон. Все было бы сделано в рамках железнодорожного закона, того закона и правил, которые на транспорте никому не дано права переступать. Он переступил. Его могут даже судить, потому что гибель своего помощника допустил он, опытный машинист Иван Артемьевич Кузнецов. И никакие награды за прошлое не могут быть защитой от этого.