Сергей Бетев - А фронт был далеко

Выбор места для памятника оказался еще канительнее.

Конечно, купавинцам хотелось, чтобы памятник Макару был на видном месте. Но не меньше значило и то, чтобы на свой пьедестал Макар стал в родной Купавиной, которую ушел защищать на фронт. А такую Купавину найти оказалось непросто.

Под конец осталось два мнения.

Первое, от городского начальства, предлагало установить памятник на привокзальной площади, там, где уже был заложен сквер и действовал фонтан: все гости Красногорска сразу увидят героя, которым гордится город.

Такое объяснение казалось резонным. Но мялись, чесали затылки старики. Вспоминали, между прочим, что когда Макар уходил на фронт, то Красногорска из Купавиной и видно-то не было… Не красногорский житель Макар… Хоть как-то, а надо сделать, чтобы люди знали, что наш, железнодорожный он мужик.

Второе предложение, объявившееся в последний момент, купавинцам пришлось по душе. Памятник советовали поставить возле нового Клуба железнодорожников, разгородив под него угол парка, возле которого и стоял клуб. Сюда со стороны Красногорска подходили сразу три улицы, образуя просторный перекресток. Значит, памятник будет на виду и гости Красногорска, кстати, при въезде в город его не минуют.

Купавинцы же видели в этом еще и свое кровное… Парк, окружавший новый клуб, был остатком некогда шумевшей здесь березовой рощи. В войну в ней образовалось безродное кладбище, на котором хоронили погибших в дороге от болезней и несчастных случаев, включая и солдат. На этом кладбище была и могила, дорогая для купавинцев…

В свое время улицы Красногорска остановились перед ним. И кладбище решили снести. Березовую рощу заметно потеснили новые дома, но она устояла малым островом, переняв имя утраченной могилы, стала зваться Афониной рощей. Ее обнесли красивой оградой, отгородив от людных тротуаров, и нарекли Парком железнодорожников. Для оправдания такого названия наметили в роще аллеи, обсадили их разными кустами и другой низкорослой зеленью.

Купавинцы давно уверились, что с постановлениями разных начальников спорить бесполезно, поэтому про железнодорожный парк смолчали, но от своего не отреклись: для них он стал Афониным парком.

Когда-то они поставили свою станцию, гордились ею и приспосабливали для хорошей жизни, как могли. Грянула война, и многие из них взялись за оружие, оставшиеся перевозили для фронта всякую подмогу. Купавина была их потом, болью и надеждой, прошлым и будущим. Где же еще правильнее ставить памятник Макару Заярову, положившему голову на войне?

На том и порешили.

…— А ты говоришь, праздник не круглый, — заканчивал рассказ отец. — Двадцать шесть годов прошло с войны. Много ли уж живых-то осталось, которые помнят ее всю и рассказать про нее могут? А надо, чтобы помнили.

— Вот я и написала, сынок, — заключила мама. — Ты ведь Макара тоже знал. Неловко было бы тебе не приехать. В нонешний праздник как раз и будут открывать памятник-то…

До праздника оставался день. Чтобы как-то избавиться от накладного внимания родных, я решил неторопливо поглядеть на перемены в Купавиной, заодно познакомиться и с Красногорском.

На привокзальной площади в ожидании троллейбуса я заметил возле газетного киоска крупного военного, покупавшего газету. Когда он повернулся в мою сторону, я уже не сомневался, что где-то видел его. В его лице, круглом, добродушном и необыкновенно моложавом, хотя я и чувствовал, что он никак не моложе меня, в его движениях сильного и уверенного в себе человека было что-то до того знакомое, колко тревожащее память, что я, забыв о приличии, остановился, откровенно разглядывая его. Он, почувствовав это, сначала скользнул по мне равнодушным взглядом, но потом замер на мгновение, и радостная улыбка осветила его широкое лицо.

— Ей-богу, ты Санька Ялунин! — сказал он громко и засмеялся весело.

Не было сомнения: передо мной стоял Васька Полыхаев в чине майора. Не успел я опомниться, как он уже мял меня в своих объятиях, приговаривая:

— Это сколько же мы не виделись?

— С сорок шестого, — ответил я твердо.

— Так и есть, — согласился он. И уточнил: — С весны, когда я в армию ушел.

Васька Полыхаев был старше меня на год. Жили мы до войны в соседних казармах: его отец — Ермолай — работал, как и мой, в пути, только простым рабочим.

Васькин отец был, пожалуй, самым высоким мужиком на Купавиной, а мать — наоборот, совсем маленькая. Васька пошел в отца. Ермолай Полыхаев, спокойный и медлительный, в общении с людьми больше обходился не словами, а так: то плечами пожмет, то рукой махнет, то улыбнется. Ни разу я не слышал, чтобы он изругался или рассердился: все ему было ладно. А мать пошуметь любила. Но отец и сын этого как будто не замечали. Что касается Васьки, то он всегда называл ее матушкой. Такое обращение к матери мне казалось странным. Однажды я не сдержался и спросил его об этом.

— Чтобы не сердилась на меня, потому и зову так, — непонятно для меня объяснил Васька.

— А что, мамой хуже, что ли?

— Так она мне не мама…

Почти десять лет мы с Васькой жили вместе, а только в тот раз я и узнал, что родная Васькина мать умерла, когда ему было два года, а эта была мачехой…

Ни о какой поездке в Красногорск я уже не думал. Мы с Васькой, не сговариваясь, двинулись в сторону моего дома, но, не доходя до него свернули в Афонин парк.

— Давно здесь был в последний раз? — спросил я Ваську.

— Прошлый год, — ответил он.

— А я шесть лет не приезжал, — сказал я.

— Хы! Я как в армию ушел, десять годов не бывал! — весело сообщил Васька. — А что сделаешь? Три года срочной оттрубил, потом в училище согласился ехать. Когда закончил — в Германию загремел, оттуда с отпусками канительно. Уж когда в Прибалтику вырвался, считай — домой приехал. И с той поры в Купавину — каждый год. Куда больше ездить, на курорты, что ли? Ты один приехал?

— Один. — И объяснил: — Я вообще не собирался, да мать написала, просила к празднику успеть.

— Понимаешь, и мои — тоже! — сказал Васька. — А ты знаешь из-за чего нас созвали?

— Узнал.

— Вот так. Я про дядю Макара-то первый раз еще года четыре назад услышал, когда Указ вышел. Шуму здесь было!..

— Пойдем, взглянем на памятник? — предложил я.

— Айда, тут два шага.

Мы прошли вдоль ограды до клуба, и стало видно, где он стоит. Памятник до основания пьедестала был закрыт голубой материей.

— Ладно, подождем до завтра, — сказал Васька. — В пятнадцать ноль-ноль дядя Макар предстанет, в газетке объявляли. — И вдруг заговорщически сообщил, показывая на соседний дом с гастрономом на первом этаже: — С того конца тут пиво выдают. Я уважаю.

— А я нет, — сознался я. — По мне — лучше покрепче.

— Тогда — на вокзал. Там и посидим…