Бела Иллеш - Обретение Родины

Разрушенные фермы виадука были в 1920 году восстановлены белочехами. Они перевозили по этой дороге боеприпасы для воевавших против молодой Советской республики белополяков. А уже в июне того же года, в самые горячие дни боев с белополяками, виадук еще раз взорвали неизвестные лица. В 1921 году чехи опять его отстроили, а затем их же жандармы снова разрушили, когда войска Хорти в 1939 году вторглись в Закарпатскую Украину. В 1941 году, перед самым нападением на Советский Союз, взялись за восстановление виадука немцы, отстроив его заново руками венгерских рабочих батальонов. Они же, немцы, и взорвали опять этот перевидавший множество военных бурь виадук и сделали это в тот момент, когда Красная Армия форсировала Верецкое ущелье.

Штаб-квартира Чабаи помещалась в охотничьем домике, построенном в швейцарском стиле. Он стоял в каких-нибудь нескольких сотнях метров от самой южной точки злосчастного виадука. Эту охотничью виллу еще в начале нынешнего столетия построил некий богач Шамуэл Бранд, в продолжение двух десятков лет арендовавший поленовские минеральные источники и сильно на них нажившийся.

В 1920 году власть в Закарпатской Украине перешла в руки доверенных людей Масарика и Бенеша. Помощник мукачевского жупана [54] Жупан — губернатор. вице-жупан Зденок Матюшка отдал приказ об аресте Бранда, которому было предъявлено обвинение в том, что он является агентом Миклоша Хорти и поддерживает постоянную связь с венгерским правительством. Поскольку никаких доказательств этому найти не удалось, Бранд не был приговорен к тюремному заключению, его без всякого служебного разбирательства просто-напросто бросили в иллаварский концлагерь.

Одновременно вице-жупан Матюшка объявил о конфискации имущества Бранда и так ловко это обстряпал, что вилла богача перешла в его собственное владение. А поскольку правосознание вице-жупана подсказало ему, что находящиеся поблизости от виллы минеральные источники должны относиться к ней, а он — владелец виллы, значит, именно он может быть собственником и этих источников.

Матюшка сдал источники в аренду Казимиру Шерли, бывшему окружному нотариусу, за казнокрадство отстраненному в свое время от должности. Сын этого нотариуса и был полковник Золтан Шерли, переселившийся в домик сразу после того, как закопали в землю убитого Шандора Чабаи.

Горноегерский стрелковый батальон сводного полка Чабаи был предусмотрительно оттянут на юг, в сольвские леса, дабы преградить дорогу частям полковника, если бы их действительно удалось развернуть против немцев. Командиры же двух других батальонов, как только узнали о судьбе Чабаи, немедленно поспешили в Мукачево, чтобы там присягнуть на верность Салаши.

Что касается остальных офицеров этих батальонов, то большинство из них пустилось наутек, спасая кто как может собственную шкуру. Таким образом, рядовой состав обоих батальонов остался без офицеров и почти без унтеров.

Однако это не было такой уж большой бедой по сравнению с двухдневной голодовкой, во время которой солдаты не получали ни крохи хлеба. Голод на сутки, как говорят фронтовики, — это еще не голод. Солдат выругается, и делу конец. А вот поголодав в течение трех суток, он даже ругаться не в состоянии.

Самый критический день — второй: в желудке начинаются боли и резь, голод вызывает головокружение, рвоту, но сил человека еще окончательно не подрывает. Войска, не получающие двое суток продовольствия, способны без приказа сорваться с места и отойти в тыл. Вот в этакий критический второй день и случается порой, что разрядится вдруг какая-то солдатская винтовочка, и военный трибунал может месяцами теряться в догадках, кто именно совершил убийство. День этот очень опасен. Правда, имеются исключения и из этого правила. Два дня не получавшие пищи полки, которые защищали Москву, шли с песней в штыковую атаку. Они знали не только то, за что сражаются, но и то, из-за чего голодают…

А венгерский солдат — все равно, из рабочих он или тем паче из крестьян, — ни разу за всю надолго затянувшуюся войну никак не мог взять в толк, ради чего, собственно, проливает он свою кровь. Если ему пытались объяснить цель войны, он в этом по большей части ничего не понимал. Если же разъяснения до него доходили, он лишь пожимал плечами да отмалчивался. Одетый в мундир гонведа, рабочий нередко гмыкал про себя. Ведь не требовалось больших знаний и высокой сознательности, чтобы сообразить, как мало он выиграет от этой затеянной Гитлером войны и как много, если не все, неизбежно в ней потеряет.

Вернувшиеся с фронта после воронежского разгрома истрепанные остатки 2-ой гонведной армии были до того утомлены, что у тех, кто уцелел, не хватало сил даже на возмущение. Гонведы радовались, что могут наконец хоть сколько-нибудь передохнуть. И дальше их мечты покуда не шли.

Но вот их вторично погнали на фронт — пробивать головой стену. И тут они оказали какое-то сопротивление. Правда, было оно еще пассивным, не способным коренным образом изменить ни положения, ни судьбы Венгрии. Однако и неточное выполнение приказов командования, и стрельба в воздух, и участившееся снабжение партизан боеприпасами, и все более острые конфликты с немцами — все это доставляло бесконечные хлопоты тем, кто погнал гонведов умирать.

Бои в Галиции и понесенные в них огромные потери вызывали теперь не только усталость и боль: солдаты стали задумываться. Вначале это было раздумье над жизнью людей малообразованных, тяжело проживших свой век. Стоит такому человеку задуматься, почему ему трудно живется, и он, не сумев на это ответить, только вздохнет или выругается. А какого-либо ясного ответа на ум ему не приходит. Да он и не слишком его ищет. Если же мелькнет у солдата мысль об ожидающей его после горькой жизни столь же горькой смерти, он и тут лишь вздохнет или, может, покряхтит, а кончит опять-таки тем, что выругается.

Такова была первоначальная реакция гонведов на вопрос, ради чего они воюют заодно с немцами. Она выражалась исключительно в одних вздохах и ругани. Гитлеровский «союзник» относился к солдату-мадьяру безжалостнее любого врага. И в душах мадьяр мало-помалу начала закипать к нему ненависть, пока сдерживаемая лишь чувством собственного бессилия.

Но вот венгерская пехота воочию увидела, как бежит немецкое войско, в панике бросая все на пути, и безнадежности пришел конец. Смелее и смелее принялся венгерский солдат искать ответа на вопрос о жизни и смерти. Ведь этот вопрос стал теперь равнозначен вопросу о самой войне. И гонведу порой уже казалось, что он наконец находит правильный ответ.

К тому времени, когда под командованием Чабаи три разных батальона объединились в сводный полк, почти все солдаты этого полка, размышляя про себя, искали каждый на свой лад выхода из тупика. И все-таки даже сосед по строю зачастую не знал, пад чем ломает голову его приятель. Невдомек было ему и то, что его однополчанину нет покоя от тех же самых мыслей, которые лишают сна его самого. За время войны мадьяры научились держать язык за зубами. Все вызывало в них подозрительность.