Бела Иллеш - Обретение Родины

— Вы хотели бы, граф, чтобы мы продались русским? — спросил Кери.

— Я не собираюсь продавать ни себя, ни кого бы то ни было! — резко ответил Телеки. — Полагаю, господин полковник, никто не в состоянии обвинить меня в том, что я продавал немцам предназначенные для венгерских солдат продовольствие и амуницию.

Последовало глубокое молчание.

— Повторяю, господа, если русские начнут ориентироваться на враждебные нам классы, на пролетариев и крестьян, виноваты будем мы сами. Так давайте же не совершать самоубийства! Осуществись в Венгрии земельная реформа — конечно, не того типа, какую провел после подавления революции господин правитель, а совсем иная, именно та, о которой мечтает крестьянин… Тогда… тогда все безудержно покатится… и остановить будет нельзя. Мы утратим не только землю и политическую власть, но лишимся всего. Может, даже собственных голов.

— Слишком уж ты пессимистически оцениваешь обстановку, — заметил Фараго.

— Боюсь, как бы ты вскоре не обвинил меня в чрезмерном оптимизме. А можно ли не стать пессимистом, видя, как шестеро венгерских господ, после проигранной войны и несостоявшегося перемирия предоставленные исключительно прихоти и произволу иностранных держав, не в силах прийти к общему мнению? Шесть настоящих венгерских патриотов, истинных аристократов!.. Единство, нерушимое единство — вот тот спасительный круг, вернее, та соломинка…

— Ты прав, Геза. Мы должны действовать заодно против всех врагов! — с некоторой торжественностью заявил Бела Миклош. — Именно по этой причине я и принимаю на себя руководство!

— Ты, Геза, выразил то самое, что говорит мое сердце. Крепость нашего единства, верность правителю, жизненные интересы нации требуют, чтобы я не выпускал бразды правления, вверенные мне его высочеством господином правителем и скрепленные его собственноручной подписью! — произнес Фараго и с такой силой хлопнул Телеки по плечу, что тот охнул.

Миклош откланялся.

При прощании он именовал Фараго «ваше превосходительство», а тот его — «ваше высокопревосходительство».

Сразу после ухода Миклоша МВК устроил заседание. Председательское кресло занял Фараго, протокол вел Сентивани. Фараго был зол, Сентивани напуган, Телеки опечален.

— Заседание считаю открытым. Прошу тебя, Сентивани, высказаться по существу дела.

— Должен откровенно признаться, ваше превосходительство, что решительно не знаю, как нам следует поступить. Кооптировав в состав МВК Миклоша, мы тем самым сделаем наш Комитет совершенно недееспособным. А не приняв его к себе, рискуем, что, кроме МВК, в Москве образуется еще одна венгерская группа. Но подобное раздвоение может нанести венгерскому престижу большой вред.

— О чем ты говоришь? Миклош сам по себе, и вовсе никакая не группа! Это всего лишь он один, честолюбивый, чересчур о себе возомнивший осел. Никаких сторонников у него нет.

— У тех, кто чувствует себя обойденным и против этого борется, сторонники всегда найдутся.

— Умоляю, не преподноси ты мне своих вечных цитат из Корана, Талмуда или Гёте. У меня хватает мороки и без них. Лучше скажи, что нам делать?

— Для спасения нашего единства необходимо договориться с Белой Миклошем, — вместо Сентивани ответил граф Телеки. — По моему мнению, нам следует нанести ему ответный визит и использовать этот удобный случай…

— Что?.. Я, председатель МВК, стану бегать за каким-то генералом без армии! Да никогда! Никогда! — перешел на крик Фараго.

Не сказав больше ни слова, Телеки поднялся из-за стола и подошел к окну. Он встал, повернувшись спиной к Фараго, и, ничего не видя, смотрел на проходившую перед глазами жизнь улицы.

Председатель МВК еще продолжал некоторое время шуметь и клясться, что скорее сдохнет, примет иудейскую или мусульманскую веру, откроет деревенскую корчму или ссудную кассу, чем отправится на поклон к Миклошу. Но вскоре обнаружил, что никто не стремится его утешить, и утих сам собой.

Фараго высоко ценил графа Телеки. Не за ум, хотя и знал, что маленький граф — человек весьма умный и всесторонне образованный. Но разве мало на свете умных и образованных людей! К тому же большинство их — личности неприятные, даже опасные. Нет, Телеки не таков! Внешность у нею, правда, не слишком располагающая. Но Фараго знал, что маленький граф беззаветно предан старому режиму, пожалуй, не столько именно личности правителя, сколько господствующим классам, существующему порядку собственности и всему, что с этим связано. Знал за ним Фараго и еще одно свойство. Несмотря на свой чахлый вид — типичный книжный червь! — граф Телеки умел не только говорить, но и смело действовать. Услыхав от графа какое-нибудь возражение, Габор Фараго первым делом неизменно чувствовал неодолимое желание одним ударом прихлопнуть эту тлю. Но тут же у председателя МВК возникала мысль, напоминавшая, что, сколько ни случалось между ними разногласий, правда всегда оказывалась на стороне Телеки. Вот почему Фараго всякий раз позволял себя убедить, что прав не он, а маленький граф.

Он и сейчас с удовольствием пошел бы на уступки, сделай Телеки хоть малейшую попытку ему доказать, что ответный визит Беле Миклошу — его, Фараго, патриотический долг. Но маленький граф и не подумал пускать в ход какую-либо аргументацию, а попросту повернулся к нему спиной.

«На это, собственно, стоило бы обидеться, — подумал Фараго, но сразу отбросил такую мысль. — Сейчас нельзя, отложим до более благоприятного момента».

Из всего высказанного маленьким графом в присутствии Миклоша Фараго запомнил только одно: всю вину за то, что в Венгрии существует такая масса недовольных рабочих и крестьян, Телеки сваливает на полицию и жандармерию.

«Обвинять в этом жандармов — самая вопиющая несправедливость. Ведь буквально всем известно, что в деле преследования коммунистов они действовали, не щадя сил. Легко ему говорить, этому графу! Он и представления не имеет, что за адская работа в кровь забивать мужика. Не знает маленький граф, этот ученый бумагомаратель и аристократ, и того, как тяжело усмирять волнения среди сельскохозяйственных рабочих. Это тщедушное сиятельство, этот мозгляк, еще смеет меня упрекать, что я обращался с мужиком слишком деликатно!.. Клянусь богом, если мне снова доведется стать шефом жандармов или если я по воле всевышнего сделаюсь самим правителем Венгрии, больше никто и никогда не сможет мне предъявить подобного обвинения!..»

Фараго медленно приблизился к окну, возле которого стоял Телеки, и небрежно положил ему руку на плечо.

— Что же будет дальше, дорогой граф? Молчанием делу не поможешь. Так мы ничего не решим. По-моему, надо отважиться и смело взглянуть трудностям в глаза.