Бела Иллеш - Обретение Родины

Лагерь, куда после заката солнца прибыли люди Пастора, нисколько не походил на тот партизанский укрепленный стан, какие описывались в инструкциях, специально издававшихся для немецких, румынских и венгерских карательных отрядов.

Воздух был насыщен влагой. Лес молчал. Вокруг не видно было ни души.

— Вот мы и дома! — произнес Пастор.

И штаб и лазарет помещались в подвале машинного отделения разрушенной, сожженной дотла лесопилки. Лишь тонкая фанерная перегородка отделяла штаб от коек раненых и больных. Здесь же находилась и радиостанция.

Бойцы жили в лесу, в отрытых по склону холма землянках, отлично замаскированных кустарником. Каждая землянка отстояла на сто — сто двадцать метров от другой. Штаб был окружен девятью такими землянками.

Когда во второй половине февраля партизанский десант был сброшен на парашютах в глубокий тыл врага, в нем насчитывалось тридцать два человека. В первые же дни недели одиннадцать из них пали в стычках с фашистами.

Но к тому дню, когда в отряд был принят Тольнаи, в нем уже насчитывалось свыше ста пятидесяти бойцов. Новички, а таковыми считались все, кто еще не прошел боевого крещения, были по преимуществу украинские и польские крестьяне, венгерские и словацкие солдаты, скрывающиеся по лесам «штрафники» из рабочих батальонов.

При желании командир легко мог удвоить и даже утроить численность отряда, но мешала нехватка оружия и боеприпасов. Однорукий подполковник Филиппов прежде всего был заинтересован в том, чтобы иметь побольше друзей во всех воинских частях противника, оккупировавшего прилегавшую местность.

Своего командира, потерявшего руку в бою под Воронежем, партизаны очень уважали за храбрость и военный опыт, а за неизменную справедливость и отзывчивость попросту любили. Подполковник Филиппов был человечен не только с собственными бойцами, но и с солдатами противника. Он держался мнения, что большую часть их, даже опустившихся и озверевших, можно вновь превратить в людей, если только к каждому подойти по-человечески. До войны он работал директором средней школы, после воронежского прорыва больше полугода был начальником лагеря для военнопленных. Оттуда и попал он сначала в партизанскую школу, а потом по ту сторону фронта, во вражеский тыл.

Партизанский отряд Филиппова носил название «Фиалка». Так и вызывали его радиостанции Красной Армии, передавая указания командования или делая какие-либо запросы. Пользуясь этим паролем, Филиппов обращался за разъяснениями и с просьбами на Большую землю, а также докладывал о положении дел в отряде.

Отряд «Фиалка» представлял собой особое подразделение. Боевые операции не были главной его задачей. Снаряжение его также несколько отличалось от снаряжения большинства других партизанских отрядов. Правда, ему были приданы два пулемета и двадцать четыре автомата, но оружие это предназначалось исключительно для оборонительных целей. Наступательное оружие отряда составляли небольшая типография и библиотечка. Партизанская группа Филиппова имела при себе не слишком много боеприпасов, зато при ней были целые кипы бумаги для печатания листовок и газет.

Когда Тольнаи прибыл в лагерь, подполковник Филиппов был на боевом задании, и о результатах своего похода Дюла Пастор доложил первому заместителю командира по политчасти, худощавому, весьма подвижному майору с необыкновенно большими усами. Пастор представил ему Тольнаи. Майор обеими руками крепко стиснул руку священника.

— Янош Тулипан. Из Ижака, что под Кечкеметом, — отрекомендовался он.

Тольнаи полагал, что его станут допрашивать с пристрастием и тщательно проверять. Но он ошибся. Ни о чем не расспрашивая, Тулипан принялся говорить сам и тут же выложил все, что, по его мнению, было необходимо уяснить Тольнаи, дабы тот мог сразу же приступить к работе.

Разъясняя положение в отряде, его задачи, методы и средства борьбы, Тулипан особенно подробно говорил о том, какие задачи встанут перед венгерским народом после того, как придет освобождение.

В первые минуты беседы откровенность и многоречивость Тулипана несколько удивили и даже смутили Тольнаи. Однако он вскоре понял, что все события, о которых рассказывал Тулипан, на первый взгляд не имевшие, казалось, никакого отношения к предстоящей ему, Тольнаи, работе, в сущности, чрезвычайно для него поучительны. На основе этих событий можно было сделать далеко идущие выводы; прежде он ни о чем таком не думал!

Беседа воодушевила Тольнаи, и он решил немедленно приняться за работу. Но майор из Ижака посоветовал ему запастись терпением.

— Надо как следует выспаться, наесться досыта и чайку попить. Потом я покажу вам ваше рабочее место. Вы будете работать в типографии. Править листовки на венгерском языке. Это пока. А в дальнейшем… Но о дальнейшем поговорим после.

Отправив Тольнаи отдыхать, Тулипан вызвал к себе Прохаску. Иозеф Прохаска родился в Лече. В юности был типографским учеником в Рожно, затем наборщиком в типографиях Братиславы и Кошицы. Говоря одинаково неправильно, с заметным акцентом по-словацки, немецки и венгерски, текст на всех трех языках он набирал тем не менее быстро и безошибочно. Лет ему было около тридцати. Но выглядел он куда старше.

Прохаска был сухопарый человек с непомерно длинными руками, которые он, если не был занят работой, не знал, куда девать. Голова у него была почти овальной формы и совершенно лысая. Серые глаза долговязого наборщика смотрели добродушно даже в минуты досады и почему-то омрачались, когда он смеялся во весь голос.

— Иозеф, сынок, отныне у тебя новый начальник! Товарищ Тольнаи будет вести всю работу на венгерском языке.

— Человек-то хоть надежный?

— Ты должен отнестись к нему с полным доверием. Я ему поручаю ответственное дело. Надо ему помочь. Я немало о нем слышал, прежде чем познакомиться. Он станет добрым бойцом, вот увидишь! Словом, Иозеф, прими его получше.

Прохаска почесал в затылке и кисло поморщился.

— Вижу, ты меня понял, сынок, и вполне со мной согласен, — заключил Тулипан. — Этого я от тебя и ждал.

Для спанья Тольнаи получил в свое распоряжение тюфяк, или, иными словами, охапку накрытых плащ-палаткой сосновых веток, на которых можно было сравнительно удобно вытянуться. Тольнаи лег, но заснуть так и не смог. После всего услышанного от Тулипана лежанье на боку казалось ему ничем не оправданной роскошью.

Для полного счастья не хватало лишь одного: он не успел рассказать майору о себе, о своей жизни, о том, почему и как стал он антифашистом. Сколько ни порывался он заговорить об этом, Тулипан неизменно прерывал его:

— Да, забыл вас еще предупредить, дорогой товарищ, что…