Олег Тихонов - Операция в зоне «Вакуум»

— Куда это их?

— Полицейского убили.

— Надо же. Где?

— Под Матвеевой Сельгой.

— Кто убил?

— Разберутся.

Не без тревоги подумал о Горбачеве: ставят сети на ряпушку, а в них и судак попадается.

И еще подумал — почему Горбачев, зная, что он мимоездом будет в Шелтозере, ни слова не сказал о семье. Три года о нем ни слуху, ни духу. Не верит, или не хочет ставить под удар семью. Однако, он, Тучин, и сам не промах.

На перекрестке за школой остановил машину.

Прошел темные сени, нащупал и распахнул дверь. Четырнадцатилетняя Клавка, маленькая не по годам, тащила к столу самовар. За столом — мал мала меньше — все горбачевское потомство: Нинка, Юрка, трехлетний Борька. Глянули мельком и снова глаза в одну точку — туда, где в центре пустого стола алюминиевая миска с мелкой нечищенной картошкой. Перед каждым пясточка соли. Бесхлебица.

Анастасия стояла в сторонке, у вешалки, в незастёгнутой телогрейке, закинутыми за голову руками повязывала платок. Смотрела исподлобья, устало.

— Здорово! Куда собралась?.. А я еду мимо, дай, думаю, погляжу, как вы тут?..

— Ты по делу или как? Некогда мне, опаздываю. Мама-то что?

— Мама — хорошо, хорошо мама… А ты задержись-ка Анастасия.

Отвел ее на кухню, взял за плечи. С удивлением и завороженным страхом смотрела в его веселые глаза.

— Знаешь — что?

— Что?

— Дмитрий здесь.

— Господи! — рывком оглянулась и бросилась к двери. Едва уцепился за рукав:

— Да не здесь — там!.. Там… Жив, кланяется… А ты — ни звука никому, и вида чтоб не было!..

Вцепилась в пиджак, и тысяча вопросов в глазах.

— Все, все! Вот передать просил, — достал 800 марок, вложил в ее ладонь, зажал пальцы, повернулся и — бегом к машине…

…Вечером Тучин протянул пропуск белобрысому сержанту Петрозаводской военной полиции, что стоял в проходной гаража во дворе штаба управления Восточной Карелии.

— Кто нужен?

— Слесарь Антонов.

— Ты Антонов?

— Я.

— Финским и вепсским владеешь?

— Владею.

— Будешь у меня председателем колхоза и заодно переводчиком.

— Не справлюсь. И нога вот…

— Неважно, пошли, — приказал Саастомойнен.

Антонов родился в год революции. В 39-ом вступил в комсомол. А в 41-ом его не взяли в армию: нога не гнется. Последним, кто отказал ему, был начальник штаба формировавшегося в Шелтозере партизанского отряда Назар Иванович Самылин. Прости, говорит, какой разговор, в нашем деле лосиные ноги нужны.

В партизаны не приняли, в ополченцы на Свирь не пустили. А на пристани — столпотворение. Последний рейс. Увозили самое ценное — грузы республиканского банка и ребятишек из Шелтозерского детского дома.

Ушли с приятелем в лес, в сторону Качезера, попали в прочес. И вот комендант Саастомойнен: «Будешь у меня председателем»…

Руководил ремонтом конюшни в Федоровской, подвозкой сена, корчевкой кустарника на полях. На корчевке люди работали плохо, оставляли пни. С председателей выгнали.

Бросили на оборонные работы в Вознесенье. Заболел.

Направили учеником киномеханика в Видлицу, где размещался в ту пору штаб управления Восточной Карелии. В клубе собиралось человек 120—150 солдатни. Крутил «Февральский манифест» — подписка Александром I манифеста о предоставлении «независимости» Финляндии; лапатоссу — кинокомедию «Ану и Микко» — о том, как хорош мир, где у бедной девушки есть шанс выйти за богатого. Часто в дикторском переводе шли фильмы киностудий Германии. Сеансы начинались с еженедельных обозрений — «вохеншау». В течение двадцати минут экран убеждал зрителей в близости победы.

Непобедимые немецкие танки, загорелые, запыленные, с закатанными по локоть рукавами непобедимые немецкие солдаты… И — поля, усеянные трупами русских, колонны военнопленных.

Затем основной фильм: «Девушка моей мечты», «Король-ротмистр» или «Улица Большой Свободы, 7» — о приключениях веселых гамбургских моряков. Красивая жизнь, красивые женщины с красивыми ногами, бедрами, бюстами — награда, которая ждет победителя.

Киномехаником был высокий, узколицый финн, крестьянин из-под города Турку, веривший во все, что крутил. Жил с ним на положении лакея в одной комнате, прямо при Доме культуры.

Однажды:

— Эй, вставай, принеси сигарет!

Болела распухшая нога. Вскочил, вцепился ему в горло, ничего не видя от злобы, душил, бил головой в подбородок.

Очнулся в луже крови, с подбитым глазом и нестерпимой болью в животе.

Соседняя дверь вела в комнаты «главного попа Карелии». Черные погоны с золотыми крестиками, пистолет под рясой. В мае, когда штаб переезжал в Петрозаводск, открыл эту дверь, взял пистолет и литр церковного вина. Напоил киномеханика, а выстрелить не смог.

Петрозаводск — допрос. Капитан полиции:

— Смотри в глаза, гадина! Не лги! Правду! Нет — к стенке!.. В Петрограде был?

В Петрограде не был, в Ленинграде — да.

— Ленинграда нет, а есть Петроград, запомни! Где родился?

— В Советском Союзе, конечно.

— Нет такого, есть Россия. Национальность?

— Вепс.

— Русский! Нет среди вепсов бандитов… В глаза смотри! Зачем пистолет брал?

— Не брал пистолета… Немцы взяли.

— Какие немцы?

— Те, что в Видлицах стояли, ехали из Олонца в Финляндию.

Улик не было. Из киномехаников выгнали. На бирже труда получил направление в гараж штаба, автослесарем.

Здесь 17 августа 1943 года и состоялась все изменившая в жизни Николая Антонова встреча с Тучиным…

— Ты где живешь, Коля? — спросил Тучин. Присел на корточки у края бокса и невозмутимо, с видом человека, у которого все в ажуре, покуривал. Антонов, то и дело путая порядок листов, собирал рессору заднего моста. И ответил, как ему показалось, с ненужной обстоятельностью:

— На улице Хоймасо Тяринен, дом десять, квартира семь.

— Что еще за улица?

— Дзержинского, по-старому.

— Не годится. Кончишь работу, иди за Лобановский мост. Постучись в первый дом от базара, выше по речке. Откроет женщина, скажи: «Вам привет от Егора». Понял? Ну, до встречи…

Налетел, взбудоражил душу, исчез. Тучин есть Тучин. Не изменили его ни война, ни финский харч. И в этой его уверенной живучести Антонову вдруг открылось что-то такое, о чем он никогда не думал раньше: Тучин-то — чем живет? Ведь не похоже, не видно этого, чтобы его совесть не сводила концы с концами. Не видно, хотя на этот случай ему, Антонову, жизнь глаза промыла начисто. Они оба родились в Федоровской. Отцовские дома в двухстах шагах, но двух таких разных людей во всех списках сельсовета, наверно, больше не значилось. Тучин по всем деревенским понятиям был мазурик, заводила ребячьей стаи, и другого человека, которому бы так завидовал маленький Антонов, не было. Сам он, с тех пор, как случилось это несчастье с ногой, так и простоял свое детство где-то в сторонке от соблазнов, игр, мальчишеских проделок.