Борис Беленков - Рассвет пламенеет

Но строгое лицо полкового комиссара вовсе не выражало бурного восторга. И еще больше поражало ее спокойствие отца, даже не сразу вставшего со стула. «Что-то случилось?!» — мелькнула у нее мысль. Она молчала, немного растерянная. В это время вдруг заговорило радио: «Граждане, воздушная тревога, воздушная тревога!»

— Здравствуй, Сергей Платоныч, — наконец произнес генерал. — У вас в полевых условиях, — он кивнул куда-то через плечо, — небось не так объявляют тревогу?

— Здравствуйте, Максим Михайлович, — глуховато произнес полковой комиссар. — У нас, конечно, проще — воздух! — и сам угадывай, где это… А впрочем, пока что сидим за тридевять земель от фронта, — в голосе его послышалось что-то похожее на упрек, — так немцы и не беспокоят нас.

Встряхивая руку товарища, генерал хитровато прижмурил под нависшими седыми бровями глаза.

— Ну, а как, довольны у вас таким положением?… Полным спокойствием?

— Нет, конечно… Пожары в Моздокской степи волнуют наших людей, Максим Михайлович…

— Только ваших, вы думаете?.. — деланно сердито заметил командующий.

— Да, правда… Беспокойством весь наш народ охвачен, — тихо сказал Киреев. — Но как другу скажу: куда ни покажешься — в полк, в батальон, в роту — один разговор: нашить бы гитлеровцам таких заплат!..

— Ну и портные!.. — усмехнулся генерал. — Не знаете, что ли, что прежде, чем шить костюм, с заказчика мерку снимают.

— Долго, слишком мы долго примериваемся. А Руофф, не останавливаясь, идет да идет!

— Остановится! — Червоненков кивнул Наташе на дверь и, проводив ее взглядом, сказал: — Для вашей дивизии, да и для всего корпуса, остались считанные часы ожидания. Это между нами, Сергей Платонович. — Он взял гостя за локоть, повел его к карте. — Вот мой домашний «адъютант» с точностью до километра отмечает движение вражеских войск. Так что не советую вам петрушку выращивать там, в своей обороне, не успеете… А начнем вот откуда, — ткнул он пальцем в карту против названия «станция Терек», — вот здесь наиудобнейшее место занять оборону. Сплошную и непроходимую. Да, непроходимую оборону!

Холодно поблескивая глазами, генерал объяснял обстановку, не приуменьшая тех тяжестей и трудностей, которые он, как командующий, отводит на долю стрелкового гвардейского корпуса полковника Мамынова. Вокруг погас свет. И опять по радио передали: «Граждане, укройтесь в траншеях. Вражеские самолеты приближаются к городу».

— Даже у вас свет выключают, — заметил Киреев.

— На квартире можно. Я ведь редко дома бываю. Но в штабе — там, конечно, не выключают. Маскируем. Наташка, — позвал генерал, — свечку бы зажгла нам? Дочь неотступно со мной, — продолжал он. — Всюду!.. Ее — заботливую доченьку — никаким вестовым не заменишь. Ну, где это она?! Наташа!

Киреев слушал голос генерала, а во всем его теле будто разливалось какое-то тепло, словно быстрей заработала кровь: «Быть может, уже отдан приказ о выступлении? Куда же?»

— В самом деле, где же Наташа? — проговорил он только для того, чтобы не молчать. И, не удержавшись, добавил: — Нас всех обрадует, Максим Михайлович, что мы, наконец, покончим с буднями в обороне. Наша дивизия, например, к бою вполне готова, как и весь гвардейский корпус.

— Наташа, свечу подай! — опять позвал генерал.

А Наташа в это время была на улице. Она глядела в небо — где же самолеты? — и ее не покидала мысль: «Почему это папа такой суровый сегодня?»

Над городом царила тишина, но далеко на северо-западе по небу шарили прожекторы и рвались снаряды зениток. С соседнего двора через улицу доносился приглушенный говор: «В случае зажигательных — песком, песком засыпайте. И с крыш их долой!»

Постояв немного в раздумье, девушка решительно направилась в дом. Войдя в комнату, она сразу испытала чувство удовлетворения, — отец и полковой комиссар говорили о том, когда гитлеровское нашествие на Кавказ должно провалиться, и как оккупанты получат смертельную рану, и что начать расплату должен будет прежде всего гвардейский стрелковый корпус Мамынова.

— Что это вы в потемках, папа? У нас же окна замаскированы!

— Так вот и зажги свечу.

— Я никогда не приуменьшал возможности разъяснительной работы — от этого силы умножаются, — говорил Киреев, — но у нас любят посуетиться, заводят разговоры по сравнительно маловажным поводам. А вот о силе примеров массовых героических поступков забывают иногда, не пропагандируют их или если заводят о них разговор, так уж черт знает как!.. И только о выдающихся героях, о необыкновенных людях…

— Да, о необыкновенных надо попроще рассказывать, — согласился генерал. — вы не были — член Военного Совета недавно проводил совещание редакторов армейских газет. Говорит: «Когда в газете жизненная правда нарушена надуманностью, преувеличением героических поступков и какой-то невероятностью условий, то есть нарушена излишней крикливостью о героизме, тогда и предстоящие поступки солдат, младших командиров будут диктоваться не железной психологической необходимостью, а произволом, необдуманностью». И я с ним согласен. Партийный и политический состав не должен приучать солдат закрывать глаза на предстоящие ему будничные испытания в борьбе с подлым и жестоким врагом. Солдат — это наша решающая сила, — он должен чувствовать подвиг не только в сверхгероическом, но и в повседневной фронтовой жизни. А она у него всегда тяжелая. И менее романтична, чем это иногда малюют в газетах. Когда солдат сидит в огневой точке, как гвоздик, заколоченный в землю по самую шляпку, и читает в газете о сверхгероизме, его будет мучить мысль: «Ну, а я зачем здесь сижу?» А в обороне ведь так — сиди и жди!..

— Гвоздь держит подковку, подковка — лошадь, а лошадь — человека, ну, а человек — весь мир! Да еще если это наш советский человек сядет в огневую точку… Это сила, Максим Михайлович.

— Да и чтобы он чувствовал плечом своего соседа! — уже весело подхватил Червоненков. — Я уверен — мы остановим Руоффа!

В это время Наташа принесла зажженную свечку.

— Папа, тебе нужно немедленно в постель! — взглянув на стенные часы, строго сказала она.

— Слышите, Сергей Платоныч? Она просто командует мной! — Генерал подошел к дочери и обнял ее за плечи. — Ох и жестокий же ты адъютант у меня, Наташа! А где же у тебя Тамара, твоя доченька, Платоныч?

— Не знаю, Максим Михайлович. Совершенно не знаю, что с ней, — грустно проговорил Киреев. — Я ведь все время служил на Дальнем Востоке, а она с женой жила в Смоленске. Кончила мединститут, работала в деревне врачом. Переписывались мы с ней… А тут война… Надеюсь еще… может, где-нибудь служит… Вот — разыскать не удается…

— Может, в армии — ты запрашивал?

— Да, конечно, — ответили: в сануправлении врача Киреевой не значится. Вот и все. Боюсь, что и жена осталась в Смоленске, — расстреляют гитлеровцы, если узнают, кто ее муж.