Борис Беленков - Рассвет пламенеет

— Да дело известное, к нашим.

— А вы лично знаете его, Антон?

— Знать не знаю, но премного слышал о нем. А вы уж будто и не слыхали о таком человеке? Он везде говорит: «Вместе с фашистами мы все поле перепашем, чтобы ни одной сорной травинки не осталось».

— Так и говорит? — спросил Рождественский и с досадой подумал: «Есть еще у нас такие люди: в своей удивительно наивной простоте не способны понять двоякого смысла предательских слов».

— А чего же стесняться в добром намерении? Так и говорит…

— Вы не могли бы познакомить меня с ним? Это очень и очень важно. Я должен встретиться… пока не исчез он.

— Тут не годится, — он не поймет, и вам к нему нельзя.

— Зачем же тут. Узнайте дорогу, как они пойдут к партизанам. Вот бы с ним и встретились в безопасном, в тихом месте. Мне очень и очень важно повидать его.

— В степи безопасней, — согласился Антон, в раздумье почесывая бородку. — А дорога известна. И если надо, чего ж не помочь. Только вот, пойдут-то они в эту ночь, а мы готовы ли?

— Я и сейчас готов.

— Порешили выбираться отсюдова, стало быть?

— Нужно, Антон, — твердо сказал Рождественский, и из его груди вырвался сдержанный вздох. — Здесь сидеть больше нет смысла.

Антон сейчас же стал собираться в дорогу. Рождественский сидел у окна, глядя во тьму, восстанавливая в памяти все, что узнал о таинственной армии. Но образ Лены снова и снова вставал перед ним. Вспоминался ее голос, как эхо, продолжавшее звучать в отдалении. «Неужели она ушла?». Из соседней комнаты слышалась тихая речь гостеприимного хозяина, поспешно собиравшегося в путь, шелест женского платья, шлепки босых ног женщин и говор их.

Появляясь в двери, Антон сказал смущенно:

— Беда мне с бабой, — плачет, свое толкует: не ходи… Думает, что и без нас на земле люди добьются спокойной жизни со всеми удовольствиями. Ну — к черту такие суждения. Я тоже хочу приложить силу-то свою за наше людское дело. Будет, нагляделся сбоку на этих гостей, — кивнул он в окно. — Послужим как сможем. Всем хочется, чтобы человеческий мир трошки покрепче, понадежнее стал. Да многие тут ждут, чтоб кто-то за них потрудился.

— Правильно! — оживившись, поддакнул ему Рождественский. — Глядя на человеческий мир с боку, все глаза проглядишь, а он от этого не станет ни крепче, ни надежнее.

— Готов уже я… Тронемся, значит?

Встреча Рождественского с Парфеновым произошла в бурунах. «Партизан» сначала насторожился, но, услышав спокойный разговор старика-пастуха с Антоном, Парфенов успокоился. Он даже засмеялся было, но, словно спохватившись, смех перевел на кашель.

— Довольно штаны просиживать на печке, хватит терпеть! — неумолчно ораторствовал он. — А у нас людей недостает. Ну хорошо, если порешились. От избытка — не пытка. Оружие есть?

— Откуда оно у нас! — сказал Рождественский с досадой.

— Добудем, — решительно заявил Парфенов. — Гражданскую войну мы с вилами начинали.

Под ногами сухо похрустывал бурьян. Темное небо скупо мерцало звездами. Шли молча, и было заметно, что люди тяготились друг другом. Рождественский не вынимал руки из кармана, ощущая холодный металл пистолета. Он уже успел рассказать Антону, как работал в Ищерской неуловимый «партизан» Парфенов.

Перед рассветом пастух предложил отдохнуть. В низине они разложили костер из сухого былья.

— Може, соснули б, товарищ дорогой наш, Парфеныч, — сказал старик, протягивая ему сумку. — Под голову укладите, все же будет помягче.

— А мне всяко и всюду мягко, — ответил Парфенов нараспев. — Привычка — слыхали о свойстве такого рода? Постель — необходимость лентяев. Она их еще больше изнеживает, порождает все эти «ахи» да «охи».

— Верно, верно, — подхватил Рождественский. — Тлеют такие душой и телом. Своей цели в жизни не видят, — говорил он, стараясь напомнить Парфенову его же слова, сказанные при первой их встрече на хуторе.

— Мы, коммунисты, воздержанные люди. Я вот сознательно отказываюсь от всяких удобств…

«Ишь, какой аскет!» — с ненавистью подумал Рождественский.

— Так вот, где — ночь, где — день, и живите, как птица? — поддерживая разговор, поинтересовался он. — А многие все еще дремлют на печке, вы правду сказали.

— Твердят пустые проклятия в адрес врага, — согласился Парфенов. — Свою силу применить боятся. А теперь такое ли время, чтобы злобу прятать в мешке!

— Вы-то, как видно, побывали во многих местах, нагляделись? — спросил Рождественский, подбрасывая сухое былье в огонь. — Значит, боятся люди?

— А то и хуже, — воскликнул «партизан». — Некоторые считают борьбу напрасной тратой сил. Рассея!

— Россия как Россия, — не утерпев, возразил Антон. — Умеет она постоять за себя. Чего о ней плохо говорить?

— Великомученица — Рассея, вот я о чем.

— А к фронту поближе не приходилось бывать? — поспешил заговорить Рождественский, чтобы помешать Антону обострить разговор с Парфеновым.

— Далеко теперь фронт. До войны я жил в Ищерской. Благодатные места. Но не знаю, что там делается теперь.

Сухое былье вспыхнуло ярче, осветило темные фигуры вокруг костра. Парфенов сидел ссутулясь, настороженный и задумчиво хмурый. Было заметно, что его одолевает сон. Глаза Рождественского впились в него и не отрывались. «Кажется, время!». Он тихо сказал:

— Удивительно, что в Ищерской не успели вас разоблачить.

Парфенов встрепенулся, хотел было сунуть руку в карман, но Рождественский предупредил его:

— Руки прочь от карманов — застрелю!

Отпрянув, «партизан» вскинул голову.

— Это… что за шутка?! — дрогнувшим голосов спросил он.

— Это не шутка, — сказал Рождественский. — Это конец вашей игре.

Пламя вновь осветило Парфенова. Продолговатое лицо его вздрагивало и кривилось.

— Нелепая ошибка, товарищи! — прохрипел он, дергаясь, поглядывая на пистолет Рождественского. — За кого вы меня принимаете?

— За предателя Родины! — ответил Рождественский. — Сколько людей замучили фашисты по вашим доносам? Или это неправда?

Парфенов молчал, растерянно шевеля губами.

— Братцы, детки мои, — заговорил удивленный пастух. — Он же у нас… что же это, промеж нас душегубство!..

Не слушая деда, Рождественский кивком головы указал на Парфенова.

— Антон, обыщите.

— Братцы… — засуетился пастух. — Это же как?

— Помолчи ты, дед! — прикрикнул Антон на старика. — Во! Вот! — сказал он, вытаскивая пистолет и гранату из кармана Парфенова. — Дела-а… А в народе трезвонят: Парфенов, Парфенов! Видали его — «неуловимого»? с палачами гарцует по степи, водит врага, показывает, где у нас что — иуда!

— Однакож погоди, — попросил пастух, все еще недоумевая, — может, и отару нашу угнали по его милости?