Василий Изгаршев - Побратимы

Он направился к выходу из ленкомнаты. У двери остановился.

— Потом все сами расскажете, Климов. Без наводящих вопросов. У вас это иногда получается, Климов. Салют!

Кажется, барометр Генкиного настроения предсказывал перемену.

Проводили гвардии майора Ермашенко. Впрочем, проводили, наверное, не то слово. Из полка он не уехал, принял второй танковый батальон, а это в нашей же казарме — только вход с другого подъезда. Преемником Ермашенко стал гвардии старший лейтенант Шестов, наш взводный. Он вступил в должность как раз накануне поездки на экскурсию.

В тот день мы с Генкой были в суточном наряде: дневальными по роте. Так что первым, кто подал команду «Смирно!» при появлении нового ротного, был Карпухин.

Сейчас в роте никого: все в бане. И дежурный сержант Вахрамеев, и Генка ушли вместе со всеми. Я жду, когда прибежит Генка и подменит меня. Из ленкомнаты, кутаясь в шинель, вышел Селезнев.

— А вы разве не в бане, товарищ гвардии старший сержант?

— Знобит что-то, решил не рисковать, сляжешь, чего доброго, — и экскурсия тю-тю… А мне не ехать никак нельзя. Ротный сегодня инструктировал нас, взводных…

Саша с сегодняшнего дня большой начальник: на него возложили временное исполнение обязанностей командира взвода. Назначению он рад, и ему хочется говорить только об этом.

Прибежал Карпухин.

— Извольте пожаловать в Сандуны, Климов! — с порога выкрикнул он. — Я вам веничек оставил. У Вахрамеева получите. Дубовый.

— Что, и пар есть? — полюбопытствовал Селезнев.

— Всенепременно, товарищ командир взвода.

— Временный, временный, — довольно улыбаясь, сказал Селезнев. — И хорошо, что временный.

— Как понимать прикажете?

— А так, что не потяну… Ей-богу, не потяну, — добродушно пожаловался Саша. — Плеча-то всего два, а должностей? Командир танка — раз, замкомвзвода — два, секретарь комсомольской организации — три. А теперь и взводный. Разве такой груз осилишь двумя плечами?

— Ну, что вы, товарищ гвардии старший сержант, с вашими-то плечами да не осилить, — утешал его Карпухин. — Как говорится, большому кораблю большое плавание.

Я рассмеялся. Совсем недавно в столовой Селезнев выступал в роли утешителя Карпухина. Прошло дня два, и Карпухин утешает Селезнева. В порядке взаимного расчета, что ли?

— Плавание в том смысле, что поплывем с первого места? — скаламбурил Селезнев. — Пожалуй, так и будет. Поплывем: другими-то взводами офицеры командуют… У них образование. А у меня?..

— А горшки кто обжигает? — спросил Генка. Увидев, что я все еще копаюсь в своей тумбочке, заорал на всю казарму — Ефрейтор Климов, думаешь, тебя ждать будут? Старшина Николаев как учит? Чтоб на одной ноге — туда и обратно…

— За меня попарьтесь, Валерий, — напутствовал Селезнев, усаживаясь на табуретку возле тумбочки дневального, и, будто позабыв про меня, обратился к Генке:

— Я вам вот что скажу, товарищ Карпухин, взводный есть взводный, а вот на ротных командиров нам просто везет… Люди-то все какие.

Очень хотелось задержаться еще на минутку, чтобы узнать, почему старший сержант так считает, что нам везет на ротных, и какие они люди. Но ждать меня в бане, действительно, долго не будут, и я опрометью выскочил из казармы.

Вечером, когда мы сменились с наряда, Шершень предложил выйти покурить на улицу. Запасы черниговского самосада у него не убавлялись.

Вызвездило. Большущий латунный шар луны повис над крышей казармы. С Куницы белесыми клоками лениво наползал туман. Прохладно. Мы уселись в курилке, прижавшись друг к другу, свернули самокрутки. Генка долго щелкал зажигалкой.

— Она со спичками хороша, — заметил Шершень.

— Эт точно, — согласился Карпухин. — С норовом машина.

Закурили. Генка, жадно затягиваясь, запрокинул голову вверх, принялся шарить взглядом по небу.

— Спутник ищешь? — спросил Шершень. — Нынче их много летает.

— Хотите, ребята, я вам историю про звезды расскажу? — предложил Генка.

— Давай трави, — сказал я. — Хоть про звезды, хоть про луну.

— Не, я про звезды… Слухайте, старики, правда же люди им дали удивительные имена? Кассиопея… Альфа Центавра… Прямо по слогам хочется произносить такие красивые и непонятные слова. А еще есть Стожары. Понимаете, не один жар, а целых сто — Стожары. И совсем простое, прямо сибирское — Медведица. И не одна, а две — Большая и Малая.

— При чем тут сибирское? Ты в Сибири, что ли, жил? — не удержался я.

— Я тут и ни при чем. Мальчишка один, сибиряк, грезил с детства звездами.

Это уж совсем непонятно.

— Какой мальчишка? Ты о ком рассказываешь?

— Ни о ком — о звездах… Так вот, мальчишка этот жил совсем один.

— В тайге?

— Климов, честное слово, история интересная. Не перебивай ни тайгой, ни тундрой. Ладно?

— Ладно.

— У мальчишки не было ни отца, ни матери. Мать умерла, когда ему был годик, а отца он не знал совсем. А случилось так. Родители его — коренные питерцы. Отец — токарь на Кировском, мать — вагоновожатая. Всю блокаду они прожили в Ленинграде. А потом, когда блокада была прорвана, токарь сумел отказаться от брони и добился отправки на фронт. Жену, которая должна была стать матерью, уговорил уехать в глубокий тыл. Так она очутилась в Новосибирске. Устроилась работать по специальности. Там у нее и родился этот самый мальчишка. От мужа ни слуху ни духу, как в воду канул. А через год она померла: знать, блокада не прошла бесследно. И пацан остался без матери, без отца. Круглый, можно сказать, сирота…

— А звезды? — не удержался я.

— … Один детский дом, где ползунки, второй — там уж постарше детишки, дошколята, потом третий, четвертый…

— Звезды-то будут?

— А как же? Будут. Школьником, с самых младших классов, мальчуган увлекся звездами. Учитель такой ему попался, не то во втором, не то в третьем классе. Звездочет, а не учитель. Весь класс заразил звездами. А отец-то, между прочим, у мальца не погиб, не пропал без вести. Просто, вернувшись с фронта в Питер, никак не мог отыскать следов своей семьи. Он и в военкоматы, и в милицию, и в Москву писал. Как-то, услышав по радио выступление писательницы Агнии Барто, написал ей отчаянное письмо. Рассказывать долго, а поиск-то еще дольше шел. Через десять лет после победы отыскал-таки токарь своего сына. Приехал за ним в Сибирь. Встретились. Обнимает, целует отец свое чадо, а оно, знаете, о чем его спрашивает? Про звезды, говорит, ты мне расскажешь? Постой, отвечает отец, я не астроном, не учитель школьный, да и некогда мне было, сынок, на звезды глядеть. Земных дел, суровых и многотрудных, было невпроворот. Сказать-то так сказал, а в душе обрадовался вопросу сына. Это же хорошо, что смена такая растет, пытливая, устремленная ввысь. И говорит он сыну: про те звезды, о которых спрашиваешь, узнаешь, все узнаешь сам, когда подрастешь, а вот про одну звезду я тебе все-таки расскажу.