Василий Изгаршев - Побратимы

В Манешках, одном из самых крупных польских госхозов, нас угощали белым пшеничным хлебом.

— Кушайте, гости дорогие. Как свой родной хлеб кушайте. Из беляевской пшеницы он.

Был тут в сорок пятом комендантом майор Беляев. Приехал по весне на один из хуторов, а хозяин жалуется: семян нет, земля остается непаханной и незасеянной.

Выслушал майор, уехал. А к вечеру комендантская машина привезла поляку несколько мешков яровой пшеницы. Какого сорта было то зерно, никто тогда не знал и сейчас не знает. Нарекли ее люди «беляевской».

Сколько историй, подобных этим, услышали мы во время поездки! Третий вечер бьюсь над тетрадкой, хочется записать все увиденное и услышанное. Ах, Карпухин, Карпухин, именуешь ты меня писателем, да, видно, в насмешку. Ничего-то у меня не получается!

Но я пишу. «Ни дня без строчки!» И не столько для тебя пишу, сколько для отца. Уж ему-то, как ни напишу, будет интересно. Тут прошла его фронтовая юность…

«Привет, Наталья!

Твое письмо, извини, пожалуйста, долго пролежало без ответа. Наверно, потому, что адресовано оно было нам обоим. А в таком случае, как ты понимаешь, личная ответственность за переписку снижается ровно в два раза. К тому же заняты мы по горло: грызем гранит солдатской науки. А это, можешь мне поверить, дело не простое.

На прошлой неделе всей ротой ездили по Польше, по местам боев с фашистами. Побывали на могиле Генкиного брата. А уж сколько интересного наслушались! Прекрасная страна Польша, и народ тут что надо. Душевный и благодарный народ. Нас встречали, как самых родных и близких. Специально для тебя я тут одну историю на бумаге изложил. Шлю ее тебе. Прочти. В ней ни одного слова не придумано. Все как есть правда. Если тебе понравится, напиши, я тогда ее в газету пошлю. Генка уверяет, что напечатают. А мне все не верится. Маленькие заметки писал, а тут вон какая писанина получилась!

И еще я тебе похвастаюсь — в роте избрали меня комсомольским секретарем. У вас, слышал сегодня по радио, выпал снег. Мы пока живем без снега, говорят, он тут под Новый год и то не всегда ложится.

Ты пиши, не ленись. Грех большой примешь на душу, если забудешь. Так и знай, Наталья.

Генка тебе кланяется.

С приветом Климов.

Р. 5. Никому не показывай, что я тебе написал. Ладно? В. К.»

Надо же случиться такому: мы застряли. В погожий день. На гладком асфальте. «Полетел», как говорят шоферы, вентиляторный ремень. И наш автобус сразу же потерял свое главное отличие от любого крестьянского рыдвана, доживающего свой век где-нибудь на задворках.

Ну что делать? Вся надежда на встречную машину. Но дорога была пустынна.

В самом деле, что же делать?

Слева от дороги, не далее чем в километре, виднелся одинокий дом. Мы заметили его сразу, и шофер не раз высказывался:

— Нешто сбегать, товарищ гвардии старший лейтенант?

Выхода, по-моему, не было: авось и в самом деле что-нибудь найдется у хозяина… Вместе с ротным пошли старшина Николаев и водитель. Спустя некоторое время водитель вернулся и передал распоряжение командира, чтобы вся рота шла к нему: хозяин приглашает всех советских товарищей к себе.

В Щецин мы в тот день приехали поздней ночью, а остаток дня и вечер провели в том самом доме, стоявшем в километре от дороги.

Дом как дом. Старый, кирпичный, с островерхой крышей. Возле сарая возился с мотоциклом пожилой мужчина. Рядом с ним стояли Шестов и Николаев. Когда мы подошли, мужчина выпрямился и весело сказал по-русски, обращаясь к ротному:

— Разрешите, товарищ старший лейтенант, покомандовать танковой ротой старому капралу-артиллеристу?

— Прошу вас, товарищ капрал.

— Бардзо дзенькуе [8] Большое спасибо. . Ну так вот, хлопцы, попали вы в руки старому капралу Мечиславу Вайде, прошу слушать его, как своего товарища старшего лейтенанта. Сейчас главное дело уладим, а потом и с вами займемся. Идет?

Он вытер тряпкой руки и направился в дом.

Бывают люди, которые чем-то неуловимым притягивают к себе, есть в них что-то такое, невольно вызывающее желание поближе познакомиться. Вайда был, как мне показалось, именно из такой категории людей. На вид лет около шестидесяти, хотя стариком, пожалуй, и не назовешь. Косой шрам через всю щеку, но не обезображивающий лица, густые-прегустые, наполовину седые усы, еле заметная хромота…

Через минуту-другую Вайда возвратился вместе с сыном.

— Вот еще один Вайда, — сказал отец. — Анджеем зовут. — И к сыну: — Сделай все, как я велел. Давай.

Анджей завел мотоцикл.

— Посидим, дорогие товарищи, пока там хозяйка на кухне колдует, — предложил Вайда. — Я вам, если позволите, одну историю расскажу.

Вайда молчал. Стоял посреди землянки, понурив голову, тяжело сопел, как будто только что переколол кубометр дров. Капитан, все более распаляясь, отчитывал его на чем свет стоит. А он стоял и молчал. За окном — если можно назвать окном узенькую щелку, затянутую зеленой марлей — пискливо тренькала одинокая пичуга. Наверное, та рыженькая, подумал Вайда, для которой он у себя, на огневой позиции, приладил кормушку и по утрам сыпал туда горстку пшена. Интересно, когда она успевала поклевать? Вайда ни разу не видел пичугиной трапезы. Но к обеду кормушка всякий раз была пустой.

— Это вам, капрал Вайда, даром не пройдет, — бушевал капитан. — Надо же было додуматься!..

Пичужка умолкла, видно, спугнула все-таки ее капитанская ругань. Вайда бросил искоса взгляд на капитана, встретился на секунду с его холодными, сердитыми глазами и вдруг неожиданно только теперь осознал, что дело-то вовсе нешуточное, что тут, видно, и впрямь пахнет трибуналом. Неужто трибунал? Неужто тюрьма? Да что же он такого сделал? Пресвятая матерь божья, что же с ним будет?

За спиной Вайды скрипнула дверь, мимо него быстро прошел высокий и, как успел заметить Вайда, довольно пожилой военный в плащ-палатке. Вайде показалось, что он однажды уже видел где-то этого военного. Капитан вытянулся, лихо щелкнул каблуками, повернувшись к вошедшему, выбросил под козырек конфедератки руку для приветствия.

— Что за шум, капитан Порембский? — жестко спросил вошедший. — За версту слышно…

— Пане генерале…

У Вайды сердце захолонуло. Теперь и вовсе пиши пропало, капрал Вайда: уж как генерал обо всем узнает — трибунала не миновать. Сколько же ему дадут? А война кончается. Это уж и без политбесед капитана каждому известно. До Берлина-то рукой подать. От Одры, поди, километров сто, разве чуть-чуть побольше. Неужто не доведется ему побывать в Берлине? Но он же должен там быть, пся крев! [9] Собачья кровь (ругательство). Обязательно. Ему нельзя там не быть! Вайда почти не слышал ни одного слова из разговора генерала с капитаном. И без того знал — говорят о нем, о его — надо же было додуматься, в самом деле! — преступлении. Он все также, не меняя позы, стоял посреди землянки, понурив голову, тяжело сопел.