Андрей Колганов - Йот Эр. Том 2

Перестрелка была слышна на полустанке, но мало ли кто стреляет по лесам? Пока всполошились на дельнице ZMP, пока поднял тревогу генерал Речницкий, обеспокоенный отсутствием дочери… В общем, грузовик с солдатами, автомобиль генерала и санитарный автобус появились на месте трагедии лишь на следующие сутки. Но спасать было уже некого. Тела убитых пока не трогали — ждали грузовик для перевозки, так что Нина продолжала лежать там, где ее бросили вымещавшие на ней злобу бандиты.

— Жива? — скорее с тоской, чем с надеждой спросил генерал, увидев, в каком состоянии находится его дочь. Обрывки одежды, множественные кровоподтеки, глубокие ссадины, опухшее от ударов лицо, так, что глаза почти заплыли, лужа запекшейся крови, смешанной с мочой, под телом.

Врач в капитанской форме с сомнением качнул головой, наклонился над девушкой и долго пытался прощупать пульс.

— Ну?! — в нетерпении прикрикнул генерал.

— Есть пульс! Жива! — радостно воскликнул врач в ответ. Испытать на себе генеральский гнев, многократно помноженный на отчаяние, ему вовсе не улыбалось.

В Варшавском военном госпитале седой хирург твердым ровным голосом сообщил Якубу:

— При предварительном осмотре: переломы обеих ключиц, четырех ребер, множественные переломы лучезапястных костей на обеих руках, перелом локтевой кости на левой руке, перелом плечевой кости на правой руке, трещина правой лопатки, трещина нижней челюсти, трещина левой скулы, в двух местах заметные смещения позвонков, серьезно травмированы почки, наверняка тяжелое сотрясение мозга, значительная кровопотеря… Часть переломов — сложные, оскольчатые, с фрагментацией костей. Мы будем стараться сделать все возможное, но вам следует быть готовым к худшему.

Сразу после осмотра к Нине на короткое время вернулось сознание. Ну кто его просил возвращаться?! На нее нахлынула такая боль… Даже если это слово написать на огромном плакате аршинными буквами, то и тогда оно не передаст всего, что ощутила девушка. Боль была везде, она проникала тело насквозь, сверлила мозг, наваливалась неимоверной тяжестью, давила, сминала, драла когтями, жгла, колола, резала, дергала, грызла, рвала и тело, и сознание на части… Привыкшая стойко переносить нешуточные удары, теперь Нина уже не властвовала над собой. Исторгнутый ею крик как будто пытался обрушить стены… правда, недолго. Через несколько минут, сорвав голос, она только сипела, пока укол морфия не погрузил ее в относительное забытье.

Что пережил в это время ее отец, находившийся рядом, не берусь даже представить. Ведь недаром у него вырвался обращенный к хирургу вопрос:

— Послушайте… Сколько же ей еще так мучиться? Может быть… ей лучше вколоть побольше морфия? Если уж конец, так хоть без боли… — с сумасшедшей тоской во взоре генерал ожидал ответа.

Седой врач отрицательно мотнул головой:

— Пока есть хоть малейшие шансы, мы будем бороться. А там — как Бог даст.

В этой схватке со смертью Нина выстояла. Крайне тяжелое состояние девушки исключало оперативное вмешательство, из-за чего многие переломы с фрагментацией костей срослись неправильно. В преклонные годы это аукнулось очень серьезно, но многие десятилетия нисколько не мешало жить. Три месяца Нина провела в госпитале — большую часть времени почти вся в гипсе, на растяжках, с постоянным приемом обезболивающих (морфий и белладонна). Врачи весьма опасались наркотического привыкания. Обошлось. Тем не менее некоторое время после выписки из госпиталя Нина не могла обойтись без приема белладонны из-за мучивших ее сильных болей.

Впереди был август, и оставшийся месяц летних каникул ей предстояло провести в санатории в Закопане. Но Нина не была бы сама собой, если бы не потащила на отдых в Татры и своих подшефных пятиклассников из русской школы-интерната. Хотя так она о них думала просто по привычке — ребята уже давно перешли в следующий класс.

На людях девушка держалась молодцом, хотя то и дело боль наваливалась на нее — без всякого распорядка и видимых причин, но регулярно. Днем с этим еще как-то удавалось справляться самой, но чем ближе к вечеру, тем меньше оставалось шансов обойтись без лекарств.

Вечером, перед сном, Нина зашла в медпункт пансионата и сказала дежурной медсестре:

— Мне прописали белладонну в качестве обезболивающего. Надо принять на ночь, а то я уснуть не смогу.

Медсестра просто ткнула рукой в сторону шкафчика:

— Вон, на второй полке снизу стоит флакончик.

Девушка взяла четыре таблетки, пошла к себе в номер, приняла и заснула, заперев дверь, чтобы ей не мешали выспаться.

Зашедшая в медпункт женщина-врач, выяснив, что одна из отдыхающих приходила за белладонной, проверила наличие таблеток и ужаснулась:

— Неужели девочка решила покончить с собой?

Всех подняли на ноги, всполошили учеников, приехавших вместе с Ниной, и, когда не удалось докричаться через запертую дверь, самый сильный из старшеклассников — Дорогуша (о котором уже упоминалось в связи с дракой с харцерами) — просто вышиб дверь.

Когда Нину растормошили, она в раздражении пробормотала:

— Дайте же поспать, наконец!

— Ты что вытворяешь! — запричитала женщина-врач. — Ведь эта доза убьет лошадь!

— Значит, я верблюд, — пробормотала Нина и, заметив среди вошедших Дорогушу, взмолилась: — Выстави всех за дверь!

— Что такое верблюд? — недоумевала врачиха, ибо это слово Нина произнесла по-русски.

— Ребята, нарисуйте ей, — вдогонку бросила Нина.

И ребята нарисовали. Углем на чистой белой стене медпункта.

В конце концов, врач дозвонилась до города и, видимо, что-то выяснила относительно странной девчонки и верблюда.

— Русские всегда что-нибудь такое вытворяют, — резюмировала она.

Генерал Речницкий уже давно подготавливал перевод своей дочери в Москву. Он не считал ошибкой тот первый эмоциональный порыв, который позволил себе, когда забрал дочь в Польшу — оставив ее в Ташкенте, он не мог быть уверенным за ее судьбу. Но и тут Нина подвергалась большому риску, и последний случай только укрепил его во мнении, что ее пора убрать отсюда, отправив обратно в СССР. Теперь у него, да и у самой дочери, было больше возможностей, чтобы она смогла устроиться достаточно благополучно. Повод для того, чтобы пробить это решение через руководство, был — Нине в апреле 1950 года исполнилось восемнадцать лет, и ей надо было нормально завершить обучение в школе и получить высшее образование. Кроме того, сыграло свою роль далеко не блестящее состояние ее здоровья после госпиталя.

Вопрос был решен положительно, и в конце августа девушка отправилась в Москву, получив советский паспорт на свое прежнее имя. Janina Recznicka превратилась в Нину Яковлевну Коновалову. Она сняла комнату в центре столицы, на улице Обуха, между Бульварным и Садовым кольцом, не так далеко от станции метро «Курская», на четвертом этаже старого московского дома, и приступила к учебе. Многое ей оказалось в новинку — например, раздельное обучение. Поначалу она попала в привилегированную женскую школу, в среду «генеральских деток». Учениц туда привозили на автомобилях, и, хотя все были одеты в школьную форму (сшитую лучшими портными из лучших тканей), у девчонок оставалась еще возможность соревноваться друг с другом по части того, у кого лучше чулки, туфельки и драгоценности.