Шамиль Ракипов - Звездные ночи

— Вроде, я слышала какой-то треск, — неуверенно сказала дежурная.

— Где?! — у меня защемило сердце.

— Вон там…

Недалеко от аэродрома мы обнаружили обломки двух «По-2» — они столкнулись в воздухе при заходе на посадку. В смятых кабинах — три неподвижных тела. Почему три?..

— Вызову «санитарку», — всхлипнув, сказала одна из девушек-техников, сунула мне в руку свой фонарик и убежала.

Полина Макогон и Лида Свистунова были мертвы. Юля Пашкова, истекающая кровью, была еще жива. В руке она сжимала пистолет. Где же Хиваз?..

Посветив фонариками, мы обнаружили ее в двух шагах от места катастрофы. Склонившись, шепчу:

— Хиваз, Хиваз, ласточка моя… — услышав легкий хрип, кричу: — Жива! Жива!

Подкатила «санитарка», девушек увезли в полевой госпиталь. На рассвете туда вылетели Бершанская и Рачкевич. Им сказали, что Юля Пашкова умерла на операционном столе, Хиваз Доспанову доставили мертвой.

— Где они? — едва сдержав стон, спросила Бершанская.

— В мертвецкой.

— Мы хотим проститься с ними…

Они лежали рядом. На лице Хиваз проступал едва заметный румянец.

— Она жива! — крикнула Бершанская. — Жива! Слышите?..

Несколько суток врачи боролись за жизнь девушки и победили. У нее были раздроблены бедренные кости обеих ног. Срочно нужна была кровь для переливания. К счастью, подходящая кровь оказалась у шофера санитарной машины.

Хиваз можно, пожалуй, назвать трижды воскресшей. Она не пристегнулась ремнями к сиденью, и это ее спасло: при столкновении самолетов выбросило из кабины в сторону. Потом, как волшебницы, появились командир и комиссар полка. И наконец — шофер… Но страдания юного штурмана еще далеко не кончились. Врачи, опасаясь гангрены, собирались ампутировать ей ноги, но главный хирург госпиталя заявил:

— Не могу я лишить ног эту девочку! Если она выживет, они ей пригодятся…

Едва придя в себя, Хиваз спросила:

— Где Юля Пашкова? Что с ней?

— Она легко ранена, осталась в полевом госпитале…

То же самое говорили и подруги, навещавшие ее.

Хиваз перенесла несколько мучительных операций — кости срастались неправильно, их приходилось ломать и начинать все сначала.

— Потерпи, деточка, — говорил хирург. — Вылечим, еще летать будешь.

— Конечно, буду, — шептала она.

Лишь когда состояние ее улучшилось, врачи сказали правду о Пашковой.

Лечилась Хиваз в Ессентуках, в авиационном госпитале. В одной палате с ней лежала Рая Аронова, раненная в бедро осколками снаряда, и техник Таня Алексеева, болевшая желтухой. На кратковременный отдых в санаторий, расположенный по соседству, прилетела Наташа Меклин. Она навещала подруг ежедневно, приносила Хиваз цветы, подолгу разговаривала с ней. Прилетали в госпиталь Дина Никулина и Ира Себрова.

Хиваз рассказала подругам, что в ту роковую ночь они с Юлей, возвращаясь с задания, увидели свет посадочного прожектора, начали снижаться. И вдруг — удар. Очнулась и не могла понять, что произошло, где находится. Услышала голос Пашковой:

— Хиваз, ты здесь?

— Да…

— Мы сегодня летали?

— Не знаю. Не помню…

— Может быть, нас сбили?

— Не знаю…

— Ты можешь стрелять? — голос Юли все слабее.

Собрав последние силы, Пашкова достала пистолет, выстрелила несколько раз и этим, по-видимому, спасла своего штурмана, Хиваз, потянувшись к кобуре, сделала резкое движение рукой и потеряла сознание…

Почему столкнулись самолеты? Роковые мелочи, роковые секунды, уступчивость дежурной — трагическая цепочка поступков… Самолет Полины Макогон зашел на посадку не с той стороны. Почему? Уходила от «мессера»? Сбилась с курса? Отвечать некому. А посадку в те весеннее ночи самолеты совершали, не зажигая навигационных огней, чтобы не демаскировать аэродром.

Погибших девушек мы похоронили в центре станицы Пашковской. Отгремел воинский салют, а мы еще долго стояли, обнажив головы, у могильных холмиков, на которых лежали три пропеллера.

Гордостью нашего полка была Дуся Носаль, бесстрашный пилот, мужественно скрывавшая свою неутихающую душевную боль. В первый день войны от фашистской бомбы погиб ее первенец, малыш, которому от роду было всего несколько дней. Она лежала с ним в родильном доме, в пограничном белорусском городе. Сама осталась жива каким-то чудом. Муж ее во время войны жил на Урале, работал летчиком-инструктором. Рвался на фронт, но его не отпускали, в тылу он был нужнее — готовил летчиков-истребителей. Может быть, в небе горе Дуси притуплялось — она всегда была первой по количеству боевых вылетов.

Однажды я полетела с ней в качестве штурмана, мой самолет ремонтировался. Из-за тумана в низине мы не смогли обнаружить цель — склад боеприпасов. САБы не помогли. Немцы затаились. Можно было сбросить бомбы наугад и возвратиться на аэродром, но Дусе такая мысль, наверно, и в голову не приходила. Хоть какую-то цель, пусть самую малую, мы найдем!

— Справа, недалеко железная дорога, — сказала я. — Место возвышенное, бросим САБ, разрушим путь.

— Летим, — согласилась Дуся, меняя курс.

Нам выпала редкая удача: в лунном свете мы разглядели дым паровоза. Решили ударить сбоку, иначе упустим время, эшелон нырнет в туман.

Из четырех бомб одна попала в цель, взрыв разорвал поезд пополам. Головная часть скрылась, два вагона свалились под откос, остальные замерли. Упавшие вагоны горели.

С поезда нас обстреляли, но ни одна пуля не задела самолет, он, словно заговоренный, прошел сквозь огненный смерч.

— Жаль, что бомб больше нет, — возбужденно сказала я.

— А мы вернемся, — успокоила меня Дуся. — Успеем. Обработаем хвост. Вагоны никуда не денутся, мы их все расколошматим.

«Дуся мстит за своего сыночка, — размышляла я, когда мы взяли курс на аэродром. — И ее муж тоже. Для немцев она, наверно, самая страшная из «ночных ведьм». Сами виноваты. На что рассчитывали, когда бросали свои бомбы на наши мирные, спящие города? Что это сойдет им с рук? Главное возмездие еще впереди. Придет время, огненный фронт докатится до Германии. А потом наступит, может быть, день, я постучу в дверь, мне откроет Дуся, я войду, она скажет: «Знакомься, это мой муж. А это — сын…» Мы будем сидеть за самоваром, вспоминать войну. «А помнишь?.. А помнишь?..» Переберем много боевых ночей, доедем до сегодняшней… Чтобы это стало возможным, мы должны непременно вернуться к этим вагонам, разбить их вдребезги — на какую-то неуловимо крохотную крупицу времени приблизить Победу. А если и не придется нам с Дусей посидеть за мирным самоваром, это не так уж важно, посидят другие, миллионы таких, как мы, и помянут нас добрым словом. Привет вам, счастливейшие люди Земли! Вы не будете, в отличие от оставшихся в живых немцев, прятать глаза от своих сыновей и внуков… Ах, Дуся, долетим ли мы с тобой до мирного аэродрома?»