Александр Бондаренко - Ночная диверсия

Ты уже тогда был ожесточен, хотел властвовать. Ты грубил родителям, учителям, хулиганил. Но как ты преобразился, когда педагоги, ища пути к твоей душе, порекомендовали избрать тебя старостой класса!

Получив в руки пусть небольшую, но власть, ты очень боялся потерять ее.

А когда ты стал взрослым, Кондрат, твой отец, верный своей мечте, отрывая от семьи все, что можно было оторвать, дал тебе высшее образование. Был ли ты благодарен ему за это? Нет, не был. Ты принимал это кая должное.

Ты рос, а вместе с тобой росли и твои грязные мечты.

Ты уже мечтал о большой власти, о больших деньгах, о «шикарной», «красивой» жизни, без труда, без забот, жизни за счет других.

И когда ты пошел служить немцам, тебе казалось, что ты, как никогда, близок к осуществлению своей мечты. Тебе не приходила в голову мысль, что, как только ты перестанешь быть нужен немцам, тебя пристрелят, как паршивого, бездомного пса где-нибудь под забором.

Ты получил то, что заслужил. Причем получил сполна. Правильно говорят в народе: «Собаке собачья смерть»…

…Предателя расстреляли утром. Его вывели перед строем — жалкого, дрожащего. И, когда отделение, выделенное для приведения приговора в исполнение, вскинуло автоматы, он не мог принять смерть стоя, упал на колени.

В таком положении его и настигла пуля, пуля справедливого возмездия.

Их было восемнадцать в холодном фюзеляже транспортного самолета. Восемнадцать мужчин, не знакомых друг с другом, одетых в одинаковые грубые костюмы, с одинаковыми парашютами и ранцами. Сидели они молча, угрюмо, стараясь поглубже спрятать лица в воротники курток. Там, в русском тылу, у каждого из них своя задача, свои явки и пароли и, наконец, своя ампула с ядом. Все они были опытными разведчиками и знали: меньше друзей и знакомых — больше шансов на успех. И только майор Штрекке, казалось, забыл об этом правиле. Сбросив шлем, он сидел у бокового люка, чуть улыбаясь каким-то своим сокровенным мыслям.

Придерживаясь за поручни, дважды прошел по самолету Ганс Шиллер. Он внимательно всматривался в глаза своих спутников.

Страха не было. Сейчас Шиллера мучил один, так и неразрешенный вопрос. Кто?

В том, что кому-то из этих восемнадцати угрюмых людей поручено следить за ним, контролировать каждый его шаг, он не сомневался. Ведь поручили же ему, Гансу Шиллеру, следить за майором Штрекке.

Так и не решив ничего, Ганс присел рядом с майором. Тот покосился на своего помощника, взглянул на часы и начал надевать шлем.

— Скоро будем на месте, — бросил он, ни к кому не обращаясь. И, как бы подтверждая его слова, над кабиной летчика вспыхнул красный щиток: «Внимание!»

Еще томительная минута, еще одна и вдруг: «Вперед!» Именно вдруг. Все ждали эту команду, а она все же застала как бы врасплох.

Скрипнув, дверцы бокового люка плавно поползли в сторону. Майор Штрекке стал сбоку и чуть подтолкнул первого в спину: «Пошел!» Охнув, тот неловко сунулся в люк и провалился в звенящую черную бездну. За ним второй, третий…

Краем глаза майор увидел, как из штурманского отсека выскочил штурман и, размахивая бумажкой, направился к Шиллеру.

— Быстрей! Быстрей! — торопил майор, не спуская настороженного взгляда с Шиллера. Вот его лицо перекосилось в какой-то дикой гримасе и рука потянулась к пистолету.

В этот момент последний парашютист покинул самолет. Штурман бросился назад, очевидно намереваясь захлопнуть люк. Штрекке шагнул к дверце. И Шиллер понял: достать пистолет и выстрелить он не успеет, и он бросился вперед, стараясь сбить майора с ног. Но не рассчитал. Майор успел сделать еще один шаг, и они, сцепившись, сорвались в объятия холодного тугого ветра. Черная громада земли с невероятной быстротой понеслась навстречу. Сделав нечеловеческое усилие, Ганс Шиллер рванулся из рук майора и дернул за вытяжное кольцо. А еще через несколько секунд где-то далеко внизу и справа вспыхнуло еще одно, едва различимое, бледное пятно парашюта…

…Несмотря на всю осторожность, подпольный центр все же допустил непоправимую ошибку, которая стоила очень дорого: погиб один из секретарей, замечательный подпольщик, старый коммунист.

Захватив Шеремета, центр старался сделать все возможное, чтобы уберечь от опасности всех, кто соприкасался с предателем. Из города были вывезены Родион, хозяйка дома, где жил Шеремет, Лена с матерью. Нина давно была в отряде. Оставался один человек — Худой. Кто он, где он живет, где работает “ предатель не знал.

И Худой настоял, чтобы его оставили в городе.

— Все будет в порядке. Он видел меня в лицо, и только.

И члены центра дали свое согласие.

Но они не до конца оценили способности провокатора, его изворотливый ум и цепкую память. Он успел, оказывается, передать в гестапо до мельчайших подробностей точный словесный портрет Худого.

Новый начальник гестапо, стремясь довести до конца так удачно начатое оберегом фок Говивианом, но, к сожалению, так трагически закончившееся дело, развил довольно кипучую деятельность.

Допросы солдат, охранявших склады, ничего не дали. Фельдфебель очень толково рассказывал о событиях той страшной ночи, но не мог ответить на один вопрос: «Кто были спутники капитана?»

— Кто же их знает. Офицеры как офицеры. Никаких особых примет не заметил.

Капитан исчез и унес с собой тайну. Стал ли он жертвой провокации или был соучастником коммунистов? На этот вопрос мог ответить только сам Пауль Вольф. Но поиски капитана или хотя бы его трупа, так и не увенчались успехом.

Значит, за это звено цепь не вытащить. Остается одно: словесный портрет, оставленный Шереметом. Да, это, пожалуй, существенный шанс. А раз другого выхода нет, то надо воспользоваться им. Тем более, что описание сделано необычайно тщательно и подробно. И начальник гестапо решил попробовать. Специальным самолетом в город был доставлен известный в Германии художник-криминалист. Через несколько дней он положил перед начальником гестапо прекрасно исполненный на большом листе ватмана портрет. Сфотографировать портрет и размножить снимок не представляло трудности. И начались поиски.

…Сообщение об аресте Худого Самойленко получил только на другой день.

Как поступить? Ведь под удар поставлена вся организация. За этими невеселыми раздумьями застал его Витковский, вошедший в кабинет к Андрею Михайловичу с какими-то бумагами.

Худой арестован, Глеб Феликсович, — шепотом сообщил Самойленко.

Тот, побледнев, опустился на стул.

Несколько минут сидели молча.

— Что будем делать? Вывозить людей из города. Он знает всю систему. Выдержит ли?

— Эх, Андрей Михайлович, Андрей Михайлович… Ты у нас в городе всего несколько лет, а я прожил тут всю жизнь. Его знаю больше тридцати лет. Дожил ты, старина, до седых волос, а верить людям до конца не научился. Как ты мог подумать такое? Я бы на твоем месте, Андрей Михайлович, о другом думал. Нужно попытаться изыскать возможность спасти Худого, вырвать его из гестапо.