Николай Скоморохов - Служение Отчизне

— Значит, назревают большие события, а меня — в тыл… Чем же это я заслужил такую милость?

— Заслужил. Кроме тебя, мне некого сейчас повысить в должности, чтобы послать на курсы. А приказ дивизии надо выполнить.

Никакие мои доводы не могли поколебать Мелентьева в правильности принятого им решения. Удрученный таким поворотом дела, я про себя решил: «Ладно, деваться некуда. Поеду. Но любой ценой тут же вырвусь обратно».

А командир полка, видя мое состояние, вдруг спросил:

— У тебя ведь на Волге старики живут?

— На Волге, но не в Куйбышеве — в Астрахани,

— Ничего страшного. Сколько дней дали тебе на дорогу?

— Три.

— Скажи Бравикову, пусть добавит еще два, навести стариков.

Ох и хитрый наш комполка! Рассчитал точно: кто же откажется от такой возможности?

Но назревают большие события, а я останусь в стороне от них. Мелентьеву не трудно было догадаться, о чем я думаю:

— Хватит, Скоморохов, и на твою долю больших событий. Езжай учись. Да вот что: передашь начальнику штаба курсов полковнику Мееру привет от меня. Он был начальником Сталинградского авиационного училища, когда я там служил командиром отряда.

«Полковник Меер. Отлично. Обязательно передам привет. Он-то мне и поможет», — подумал я, прощаясь с командиром.

Через несколько часов я уже трясся по ухабам проселочной дороги. На душе царило смятение. Разве можно покидать эскадрилью в канун ожидаемого горячего времени? С другой стороны, горело сердце предвкушением встречи с отцом, матерью. О курсах даже не думал, свои решения я тоже научился доводить до конца.

Город детства меня удивил: он оставался точно таким же, каким был всегда. После всего, что мне довелось видеть, — вдруг никаких руин.

Милые сердцу кривые улочки, знакомая мазанка. Я приближался к ней, сдерживая себя, чтобы не броситься вприпрыжку, как в том далеком и столь недавнем мальчишечьем веке. А сердце стучало все учащеннее, и трудно было его унять.

Святое чувство возвращения к родному очагу. С чем сравнишь его, как расскажешь о нем?

Я ткнулся рукой в дверь — на ней замок. Душу всполошила тревога. Тут появилась у двора мать Жени Чайкина, моего сверстника, с вымазанными глиной руками: что-то мазала.

— Вам кого, молодой человек?

— Да вот хотел повидать Михаила Ивановича и Елену Лазаревну.

— Так они на Волге, с полчаса, как ушли, а вы кто же им будете?

— Да так. Спасибо, — ответил я и бросился к Волге. По дороге оглянулся — Чайкина застыла, пораженная догадкой: тропинку, по которой я побежал, знали только жившие здесь мальчишки.

Вот он, родной берег моей любимой реки! Разморенная жарой, ведет Волга мудрый вечный разговор с опаленными берегами, медленно перекатывая камешки.

На мгновение все, чем жил последние три года, ушло от меня. Были только Волга и я. Она неудержимо манила к себе: «Бултыхнись в чем есть, захлебнись счастьем беспечности, речного раздолья!»

Да, но где же отец с матерью?

Бегу вдоль берега вверх по Волге. Там речушка Дарма — обычно в ней мы ловили рыбу.

Так и есть: впереди наша лодка. Отец на веслах, мать — на корме, правит. Кричу, чтобы пристали к берегу.

Услышали меня, приблизились чуть:

А вас далеко подвезти?

У меня комок в горле застрял, не могу больше слова вымолвить. Не узнали меня. Видимо, война наложила свою печать и на внешность.

Материнское сердце чуткое. Лодка вдруг резко развернулась носом к берегу.

— Греби скорее, отец, это наш Коля! — донесся ее вскрик.

Я буквально на руках перенес мать из лодки на берег — какая же она маленькая, худенькая. Помог сойти на берег отцу — тоже незабываемое ощущение. Трудно им жилось. Или, может быть, это я вырос? Скорее всего, и то и другое.

Слезы, объятия, опять слезы. Я, как мог, успокоил родителей, снова усадил их в лодку, сам сел за весла, и мы направились домой. Очень хотелось половить рыбу, но разве до этого сейчас!

Дома отец и мать не знали куда меня усадить, чем угостить. А я — дело молодое, — осмотревшись, освоившись, стал рваться на Волгу.

Быстренько переодевшись, я снова, как мне казалось, превратился в прежнего мальчишку.

Отец молча наблюдал за мной. Потом подошел, ощупал мои руки, ноги.

— Ты в самом деле невредим?

— Ни одной царапины, батя!

— А как же домой попал? — Я заметил, как посерьезнели его глаза.

— В краткосрочный отпуск, — слукавил я, — на полтора дня.

— За что?

— За пять сбитых фашистов.

— Коля, это правда?

— Это, батя, правда.

— Ну, спасибо тебе, сынок, обрадовал, — снова обнял меня отец. — А теперь иди искупайся в Волге, чтоб счастье тебе не изменяло.

Поцеловав отца, мать, я выскочил на улицу и снова наткнулся на спешившую к нам соседку Чайкину.

— Колька, бесенок, что ты сразу не признался, в военном совсем чужой. Скажи хоть, как в края наши попал? Моих двое воюют, а вот ни один не заглянул.

— Да и я случайно попал домой. Завтра уезжаю.

— Как это «случайно»? — округлились соседкины глаза. — Ты ведь не первый приезжаешь, только те были калеки или все в наградах. А у тебя, смотрю, ни того, ни другого, парень кровь с молоком — и случайно.

— Ну, не совсем случайно, еду за новым самолетом, крюк сделал.

— Так что ж ты сразу не сказал, это совсем другое дело. Ну, иди, иди к дружкам. Жаль, Женьки нет.

Ну и народ! Давай ему или грудь в крестах, или голова в кустах! Среднего не признает.

Сознание, что и я — тоже этот народ, приятно щекотало самолюбие. Вот, мол, какие мы, люди волжские!

Наплававшись, нанырявшись всласть, лег на спину, меня понесло течением. Вокруг — звенящая тишина. Надо мной — бездонное голубое небо.

Почему раньше не слышал этой тишины, не замечал этой пронзительной голубизны? Да просто не знал им цены! Это как в детстве бывает: узнаешь, насколько дорога тебе игрушка, когда ее теряешь. Игрушка… Тишина и небо не игрушка — жизнь. Потерять их — потерять все.

— Колька-а-а, вылазь, хватит купаться!

Перевернулся на живот, посмотрел на берег: мой старый дружок Сергей Ларин. Мы с ним учились в Батайской школе. Его вместе с другими взяли в пехоту, где он был ранен и подчистую списан домой.

Спешу на берег. Радостно поприветствовали друг друга. Сергей рассказал о своем участии в боях за Кавказ, начал изливать свою душу: теперь все дерутся с оружием в руках, а он на счетах щелкает…

Я посочувствовал ему, как мог, утешил, и мы направились в заводской поселок. Встречи с друзьями, знакомыми, разговор о войне. Домой пришел поздно.

Грустно было снова покидать родной город. Вернусь ли сюда еще?

…По дороге в Куйбышев снова и снова перебирал в памяти все подробности пребывания дома. И особенно часто вспоминал пристрастные расспросы отца и соседки о причинах моего приезда. Они еще больше укрепили мою решимость вырваться на фронт, к моим боевым друзьям.