Николай Скоморохов - Служение Отчизне

В указанный день я предстал перед начальником штаба курсов полковником Меером, вручил ему командировочное предписание, а личное дело оставил пока у себя. Завязалась беседа, я передал ему привет от Мелентьева. Он тепло заулыбался:

— Как же, помню, помню, один из лучших командиров отряда.

Шел к Мееру — готов был сразу выпалить свою просьбу об отправке на фронт. А тут вдруг понял, что таким образом ничего не добьешься: начальнику штаба курсов тоже ведь нужно какое-то основание, чтобы меня отпустить. Да и, наверное, подобные просьбы ему не в новинку. Нет. Надо действовать как-то иначе.

На второй день — медицинская комиссия. Прекрасно! Первому же врачу заявил, что у меня болит голова после удара ею о приборную доску при вынужденной посадке.

Не знал, что подобные заявления врачи выслушивали не раз.

Сами решений по ним не принимали — докладывали начальнику штаба. Так было и со мной.

При новой встрече Меер приятно улыбнулся, пожал руку:

— Хочешь снова на фронт?

— Так точно, товарищ полковник.

Он немного подумал, полистал лежавшие на столе бумаги. Это дало мне возможность собраться с мыслями.

— Я один прибыл к вам в звании старшего сержанта. Все остальные офицеры. Кроме того, я не имею никакого опыта как заместитель командира эскадрильи. Меня ошибочно прислали к вам.

— Говорите, ошибочно? — прервал меня Меер. — А если мы вас все же не отпустим, все равно будете рваться?

— Буду, товарищ полковник! Сейчас надо драться, а не учиться.

— Учиться всегда и везде нужно, — произнес он. — Лучшая учеба сейчас все же война, поэтому поезжайте учиться там.

Немного подумав, он добавил:

— Ну что же, передайте привет Мелентьеву и скажите, пусть впредь не ошибается…

В эскадрилью я вернулся в разгар сражения на Курской дуге. Мелентьев этому обрадовался: и приказ дивизии выполнен, и летчик вернулся в боевой строй.

10 июля, как раз в тот день, когда иссякали наступательные возможности противника и он стал сосредоточивать свои силы в направлении Прохоровки, я отправился в первый боевой вылет после вынужденного перерыва. Досадно было сознавать, что отсутствовал при начале этой грандиозной битвы, хотелось хоть теперь наверстать упущенное.

Меня поразило небо над Курской дугой. Было такое впечатление, будто нырнул с открытыми глазами во взбаламученную воду илистого озера или попал в песчаную бурю. Чад, гарь, пыль проникали в кабину. Они лишали возможности искать врага, видеть ведомых. Из-за них мы не могли наблюдать панораму развернувшегося сражения.

Вылет прошел без особых приключений, если не считать того, что в воздухе сохранить боевой порядок не удалось. Я, Попов, Мартынов, Алимов, Овчинников потеряли друг друга, возвращались все на последних каплях горючего. Беспокоясь о летчиках, я забыл выпустить шасси, стал заходить на посадку. И вдруг прямо передо мной вспыхивают ракеты. Ничего не понимая, продолжаю планировать и тут вижу, как на спину падает финишер и начинает вовсю дрыгать ногами. Только тогда до меня дошло, чего он хочет: по газам и на второй круг. С воздуха увидел, что на аэродром вернулись все живыми и невредимыми.

…12 июля 1943 года в районе никому не известной до сих пор Прохоровки произошло самое большое в истории минувшей войны танковое сражение.

В нем в смертельной схватке столкнулось с обеих сторон около 1500 танков и самоходных орудий.

Броня на броню, огонь на огонь…

Прошел день титанической борьбы — вражеская стальная лавина, лишившись 350 боевых машин и 10 тысяч солдат, начала откатываться назад. Последняя попытка врага прорваться к Курску была сорвана.

Мы гордились тем, что в достижение этой победы были вложены немалые усилия и авиаторов.

В те дни по всему фронту прокатилась слава о бесстрашном летчике, гвардии старшем лейтенанте А. К. Горовце. В одном бою он сбил девять фашистских бомбардировщиков. Но и сам отважный летчик погиб в неравном бою при возвращении на аэродром, будучи атакован четверкой «мессеров». Ему посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза.

Наша эскадрилья в этот период обходилась без потерь. Хотя немцам мы наносили урон ощутимый: уничтожали их самолеты в воздухе и на земле, штурмовали вражеские коммуникации.

Фашисты, утратив инициативу в воздушных схватках, периодически наносили удары по аэродромам. Один из их последних массированных налетов на наш аэродром чуть не кончился трагически для меня.

Мы дежурили у самолетов. Стоял знойный полдень. Я пошел к бочонку с водой попить. Только прикоснулся губами к краю алюминиевой кружки — раздается крик техника А. Н. Мазура: «Немцы летят!»

Все знали, какой необычный слух у Мазура: он улавливал гул моторов намного раньше, чем другие.

Я бросился на стоянку. После Куйбышева мне пришлось летать на разных машинах: моя находилась в ремонте после того, как Николай Жиряков посадил ее на «живот». Летчики знают, что к любой машине надо привыкать. Все в ней как будто точно так же, а все-таки надо освоиться, узнать норов другого истребителя: легок или тяжел в управлении, какова приемистость мотора, как ведет себя на взлете и посадке и т. д. Самолет, на котором много летаешь, чувствуешь как бы всем существом, знаешь его возможности.

А сейчас мне пришлось иметь дело с «необъезженным» мною «ястребком». Заняв место в кабине, пристегнул, по своему обыкновению, только поясные ремни: плечевые затрудняли обзор (сковывали движения туловища).

Под бомбами начали с Шевыриным взлет. Снова у нас буквально под плоскостями хлопали «лягушки» — специальные бомбы с крыльчатками, рвавшиеся при соприкосновении с чем-либо. Их осколки попали в правое колесо моего истребителя — оно спустило. Но я не прекратил взлет, движением элеронов перенес нагрузку на левую плоскость.

«Юнкерсы» прикрывались «мессерами». Мы с Валькой и рванулись к ним, чтобы связать их боем и дать возможность стартовать другим парам.

Но больше никто из наших не смог подняться в воздух. И нам с Шевыриным снова пришлось вдвоем вести бой над Нижней Дуванкой. В прошлый раз мы разделались с врагом, а как будет сейчас? «Мессов» штук восемь. Я вцепился в хвост четверке. Замыкающий немец чувствует, что вот-вот будет прошит свинцовой очередью, не выдерживает, ныряет вниз. Остальные трое взмыли ввысь. Мы с Шевыриным — за ними. Настигаем, сближаемся. «Мессы» энергичным переворотом уходят вниз. Мы — следом. Все вместе, выполняем целый каскад фигур сложного пилотажа. А вокруг все пространство исполосовано шнурами трассирующих очередей. Каждая из них для кого-то предназначалась…

Когда немцы снова перешли в пикирование, я лег на спину и смотрю, куда пойдут «мессершмитты», удерживая самолет в перевернутом горизонтальном полете. Ла-5 мог лететь некоторое время в перевернутом положении, по истечении которого подача горючего в баки прекращалась, но на некоторых самолетах это время из-за негерметичности в топливной системе было в несколько раз меньше.