Николай Скоморохов - Служение Отчизне

Летчики потом говорили: «Мы еще никогда не видели нашего командира таким». Я не жалел об этом. Будущее показало, что мы правильно сделали, поставив вопрос жестко. Нацелили людей не расхолаживаться. Командир второй эскадрильи сказал тогда своим летчикам:

— Вы думаете, что Иисуса Христа за бороду взяли, а на самом деле еще только держитесь за штурвал самолета дрожащей рукой. Как же можно позволить себе вольности, с последствиями которых никто из вас не справится?

Только закончили разбор, пришла телеграмма, предписывающая получить и перегнать новые самолеты МиГ-15-бис, работа закипела до поздней ночи. А на следующий день мы, важничая, расхваливали «биса» своим подчиненным. Первые полеты сняли многие вопросы.

Но любовь любовью, а штопор штопором. Он был и оставался как бы психологическим барьером. Больше откладывать нельзя, выводом из штопора надо было овладеть, это позволит вселить уверенность в летный состав, расширить диапазон боевых возможностей нового самолета и избежать ошибок при входе его в непреднамеренный штопор.

Прежде чем приступить к полетам, я решил убедиться, знают ли летчики теорию вопроса. Проверка показала, что далеко не все по-настоящему освоили физическую сущность этого сложного явления.

Тем временем я отрабатывал ввод и вывод из штопора на новом самолете МиГ-15-бис. Пошел я на этот шаг после долгих и мучительных раздумий. Все просчитал, до деталей продумал свои действия на земле. Взлетел, волнуюсь. Вошел в пилотажную зону, выполнил несколько фигур сложного пилотажа — волнение спало. К этому времени выработалась часть горючего, и центровка, по моим расчетам, на несколько процентов переместилась вперед, тем самым создались более благоприятные условия для вывода самолета из штопора. Настало время ввода в штопор, снова волнение, переживания и… срыв, мгновенно даю ручку от себя, самолет опустил нос — достигнута нужная скорость, и он хорошо управляется. Повторил срыв в штопор еще — самолет реагирует на дачу рулей без запаздывания. Затем стал выполнять по одному витку влево и вправо — выходит. Повторил еще: виток влево и вправо — вывод отличный. Я так увлекся, что не заметил, как загорелась лампочка предупреждения об ограниченном запасе топлива: «Скорей на посадку».

Сел. Хожу довольный, но молчу. Следующий полет прошел еще лучше. Напряжение почти не чувствовалось, что очень важно в любом деле.

В течение двух дней я вылетал несколько раз, прежде чем командиры эскадрилий стали готовы к началу полетов. На показных полетах все летчики на земле смотрели, как их командиры обучаются выводу из штопора.

Каждому я дал по одному провозному полету. С удовлетворением отметил, что все они выполнены правильно. Затем командиры эскадрилий поделились своими впечатлениями. В заключение я сказал:

— На следующий день мы будем выполнять по три витка, смотрите внимательнее и считайте, потом скажете, на сколько витков будет запаздывать самолет.

— Ясно, — ответили они.

Выполнили еще три полета — самое большее самолет запоздал однажды на полтора витка. Я спросил летчиков:

— Будут ли еще вопросы?

— Все ясно, — сказал кто-то. — А как поведет себя боевой самолет?

Вот оно. Я ждал этого. Не только командира полка мучил этот вопрос. Я понял: медлить нельзя.

— Думаю, что не хуже, — ответил я и спросил, повернувшись к Эдельштейну: — Мой самолет готов?

— Готов, товарищ командир, — четко доложил он.

— Сейчас вы убедитесь в этом, — добавил я, — смотрите, — и пошел к самолету.

После взлета я выполнил несколько фигур сложного пилотажа у земли. Затем, набрав высоту, показал по три витка штопора в каждую сторону. Самолет выходил с запозданием не более одного витка. После выхода из последнего штопора мне сообщили: командир дивизии на аэродроме.

Федор Никитич был необычно речист. Он не преминул язвительно отметить, какой я «хороший» методист, и спросил, кто разрешил делать такие недозволенные приемы. Что я мог ответить? Если говорить об инструкции, то он был прав. По существу — нет. Досталось мне от командира, но зато в глазах летчиков загорелись огоньки уверенности. У них не было больше сомнений, все хотели больше летать, чтобы быстрее овладеть самолетом. Доброе настроение летчиков передалось мне, несмотря на взбучку, которую учинил мой шеф. Я решил полнее использовать порыв летчиков и летать больше, но назавтра получил доклад: горючего на один день, и больше в этом месяце не ожидается. Еще забота, да какая…

Шло массовое переучивание на реактивные самолеты, они пожирали горючего в несколько раз больше, чем поршневые. Страна не могла в короткий срок после войны дать нам столько топлива. Правдами и неправдами мы иногда доставали сотню, другую тонн, но это была капля в море. В поисках топлива я обходил всех: командира дивизии, начальника тыла авиации округа и даже, пользуясь добрым ко мне расположением, добрался до командующего. Он нам всегда помогал и на прощание обычно говорил: «Если что нужно, звоните».

И вот однажды, перейдя грани приличия, я разбудил его в пять часов утра. Командующий разрешил выдать нам горючее из своего резерва. Но через несколько часов появился командир дивизии и сделал мне внушение, после которого я больше не обращался через голову.

Как ни было тяжело с горючим, мы смогли на две недели раньше срока переучиться на реактивные самолеты и подготовиться к боевым действиям днем в простых и сложных метеоусловиях. Стали осваивать полеты ночью. Командир дивизии поздравил нас, когда мы подводили итоги за месяц, и сообщил:

— Командующий переводит тебя, — впервые перешел он на «ты».

— Куда, — невольно вырвалось у меня.

— К соседу.

— Я не пойду.

— Как не пойдешь? Забыл разве, что в армии нет слов: «Не пойду»…

«Все верно, — подумал я, — два слова, и все стало на место». Больше об этом мы не говорили, а утром мне сообщили: подписан приказ, и через неделю я должен убыть к новому месту службы.

…Расставание с полком было тяжелым. Стою перед строем, молчу… Выручил начальник штаба, сказавший несколько слов. Наконец я обрел дар речи:

— Спасибо вам за службу, за все доброе, что вы сделали для полка, за ту большую помощь, которую вы оказали мне лично как командиру. Благодаря вам иду на повышение, хотя, честно говоря, не хочу оставлять полк. — И тут на глаза навернулась скупая солдатская слеза, да и не только у меня одного…

Вскоре я был в городе, где размещался штаб дивизии.

По новой должности круг обязанностей несколько сузился, но горизонт расширился. Правда, я всюду совал свой нос, не всем это нравилось, но командир был доволен тем, что новый заместитель в состоянии взять на себя часть его забот.

Дивизия к тому времени осваивала новую реактивную технику в различных метеоусловиях, поэтому я сосредоточил основное усилие на летной подготовке. Полеты, родная воздушная стихия полностью захватили меня, этому способствовало еще и то обстоятельство, что я был свободен от многих хозяйственных забот. Когда основные задачи были решены, командир уехал в отпуск, сложив свои обязанности на мои плечи. Такое высокое доверие ко многому обязывало. Когда уезжал комдив, мне было все ясно, а через день командиры полков поставили передо мной много вопросов.