Василий Ильенков - Большая дорога

— Genosse! [4] Товарищ! Маркс! Ленин! Сталин!

Это выкрикивал кто-то высокий, темный, прижавшийся к стене окопа с поднятыми вверх руками, и Владимир невольно опустил приклад, занесенный над этой темной фигурой.

«Что это… я слышал или мне почудилось?» — подумал он, пробежав мимо черной фигуры с поднятыми вверх руками, и обернулся. Уже рассветало.

Теперь он ясно увидел высокого человека в солдатской шинели, без фуражки, с густыми русыми волосами, который смотрел на него с какой-то странной улыбкой.

— Пролетарии всех стран, соединяйтесь! — вдруг проговорил солдат по-русски и заплакал.

«Что это? Желание спасти себе жизнь? Обман? — думал Дегтярев. — Убить его!» Но то состояние, в котором он был способен убивать бездумно, механически, уже прошло. И Дегтярев побежал по траншее туда, где грохотали разрывы гранат.

Немая атака закончилась полным разгромом немецкой части, которая держала оборону возле Шемякина. Вскоре немцы начали жестокий артиллерийский обстрел окопов, занятых ополченцами.

Отделение Владимира Дегтярева укрылось в блиндаже. Все угрюмо смотрели на курчавого немца, сидевшего в углу. Он назвал себя Гельмутом Гроталем, рабочим из Рура.

Он обрадовался, что с ним говорят по-немецки, и быстро, захлебываясь, стал рассказывать о себе: раньше он состоял в коммунистической партии, потерял связь с организацией, но душой остался верен идеям коммунизма. Фашисты долго держали его под подозрением, но он ничем себя не проявлял, затаив свои чувства. Его мобилизовали, отправили на фронт. Не желая воевать во имя безумных планов Гитлера, он искал случая, чтобы перейти на сторону Советской Армии, но за ним следили. И вот сегодня, наконец, сбылась его мечта…

В блиндаж вошел Комариков. Он увидел пленного и спросил:

— Что это такое?

Ополченцы молчали.

— Я спрашиваю: что это такое? — повысив голос, повторил Комариков, напирая на «что» и показывая рукой на немца.

— Пленный, — сказал Дегтярев.

— Кто же это из вас добрый такой, что возится с этим… — Комариков добавил бранное слово.

— Это я взял в плен, — ответил Дегтярев. — Он не фашист… Был коммунистом и ненавидит гитлеровцев.

— И вы ему поверили! — насмешливо сказал Комариков. Худое лицо его стало жестоким. — Их всех убивать надо!

— И безоружных? — спросил Дегтярев.

— Всех! Никому не давать пощады!

— Разве был такой приказ? — спросил Дегтярев.

— Какой еще вам нужен приказ? И без приказа ясно. Всех убивать! — крикнул Комариков.

— Товарищ комроты, — мягко проговорил академик, — я тоже ненавижу немцев, я считаю, что немцы — извечные враги России… Но нигде не было сказано, что нужно истреблять всех…

— Удивительное дело, как скоро все стали такими жалостливыми, — сказал Комариков, зло посмотрев на академика. — Немцев надо всех вырезать, тогда не будет войны.

— Чтобы не было войн, нужно уничтожить капитализм, — сказал Дегтярев.

— Я, конечно, «Капитала» не изучал, как вы, но знаю, что для победы нужно убивать врагов, — с убежденностью фанатика произнес Комариков. — И мне не важно, кто он: фашист, рабочий, учитель. Всех убивать!

Комариков принадлежал к разряду людей, которые считают, что их дело выполнять, а не рассуждать.

— Позвольте! — вдруг воскликнул художник Иван Иванович Козлов, краснея от смущения и заикаясь. — Позвольте! Значит, вы против товарища Сталина?

Комариков растерянно взглянул на него.

— А что он сказал? Когда?

— По-позвольте! А третьего июля, с-с-сказал: нам поможет и сам германский народ… Правда ведь? С-с-сказал?

— Да, сказал, — подтвердил академик, с благодарностью взглянув на художника. — Вы правы, Иван Иванович. Но, может быть, товарищ комроты не слыхал выступления Сталина?

Комариков молчал. Он слышал речь Сталина, но из всей речи врезалось ему в память лишь то, что нужно бить врага всеми средствами и силами.

— Мы должны думать о том, что будет после победы над Германией, — сказал Дегтярев. — С падением Гитлера еще не падет капитализм во всем мире. Надо смотреть в завтрашний день.

— С-с-совершенно с-с-справедливо! — воскликнул Иван Иванович и, вытащив из сумки блокнот, принялся зарисовывать пленного. — С-с-с-смотреть вперед!

Комариков отвернулся, как бы не желая продолжать спор, и, обращаясь к академику, спросил:

— Сколько раненых в этом отделении?

— Один Протасов, товарищ комроты. В руку. Направлен на перевязку.

В полдень немцы, подбросив свежую часть, перешли в контратаку. Впереди, на буром фоне полегшей пшеницы, Дегтярев увидел множество серовато-зеленых фигурок, и они напомнили ему гусениц совки-гаммы, которые однажды набросились на посевы колхоза. Люди окапывали поле канавой, гусеницы наползали в нее и выбраться уже не могли, и тут все давили их, обливали какой-то жидкостью, собирали руками и жгли, а гусеницы все ползли и ползли, и казалось, что никогда не иссякнет их страшная, неодолимая армия. И вот так же теперь ползли немцы сплошной серовато-зеленой массой.

Комариков бегал по траншеям и предупреждал, что стрелять нужно на близком расстоянии, когда он подаст команду, целиться тщательно, что патронов не так много, чтобы их выпускать на ветер, а если противник приблизится вплотную к окопам, то встретить его штыками.

— И бить беспощадно: всех до единого — всех! — кричал он, остановившись возле Дегтярева и косясь на него. — Без всякой жалости!

Владимир стоял в окопе, положив винтовку на бугорок, заменявший бруствер, так как переделать немецкие окопы для обороны не успели. Три гранаты висели на поясе. Он волновался, видя надвигающиеся цепи противника, но это было не чувство страха, а то волнение, какое Владимир всегда испытывал на охоте: каждую секунду из-за куста может выскочить заяц, и страшно, что промахнешься, и хочешь, чтобы зверь вышел непременно на тебя, а не на соседа.

Немцы шагали смело, уверенные, что после жестокой бомбежки в окопах почти никого из ополченцев не осталось. Убеждала в этом их и тишина: ополченцы не стреляли. Когда немцы приблизились метров на триста, ударила наша артиллерия, открыв заградительный огонь. Немцы залегли, но вскоре поднялись и уже быстрей зашагали, стреляя на ходу по окопам. Вот уже осталось сто метров. Дегтярев отчетливо видел сытые, лоснившиеся лица, куртки неприятного серовато-зеленого цвета гусениц совки-гаммы. Оттуда доносился сухой шорох: это ломались пересохшие стебли пшеницы…

Дегтярев припал к винтовке. Он выбрал рослого плечистого гитлеровца, который шагал, как на параде, высоко вскидывая ноги, выпятив грудь. Но когда он уже навел мушку в ноги этого солдата, справа раздалась пулеметная очередь, и солдат сунулся лицом в землю. Дегтярев непроизвольно выстрелил, сознавая, что стреляет впустую. Он наметил второго, но и тот упал на землю. Немцы залегли, лишь несколько солдат еще по инерции продолжали шагать, и Дегтярев выстрелил в самого переднего — маленького, юркого, быстрого. Фашист выронил автомат и повалился набок.