Николай Григорьев - Двенадцать поленьев

— Пень на голове косо сидит! Что это за маскировка? Поправьте, товарищ боец... А чья это нога вылезла из камня? Наружу нога, а противник вас в лоб пулей ударит!

Шагает командир, делает проверку. А Стёпа затаился позади зеркала, почти не дышит.

«Вот, — думает, — подойдёт командир, вот достанется!»

Глядит, — а командир мимо прошёл. Каждого солдата поправил, каждому солдату показал, как надо маскироваться, а его не замечает.

— Товарищ командир! — позвал Стёпа. — Извините, я...

Обернулся командир на голос — смотрит, смотрит, а Стёпу не видит.

— Да где же вы?! — крикнул командир.

Стёпа встал.

Командир удивился.

— Как же я вас не видел? А ну лягте, опять лягте.

Степа лёг и опять спрятался за зеркало.

Командир собрал к себе всех солдат:

— Видите бойца?

Смотрят солдаты, смотрят по сторонам...

— Нет, — говорят.

— А что видите?

— Да трава кругом... От ветра колышется.

— Замечательно, — сказал командир. — Это в зеркале трава отражается.

И к Стёпе:

— Передвиньтесь, товарищ боец. Вон туда, к дороге. Да ложитесь с зеркалом прямо на дорогу!

Стёпа лёг.

— Что видите? — обернулся командир к остальным.

— Вот здорово, — заговорили все. — Нипочём не догадаться, что тут боец лежит. Дорога и дорога, и в зеркале дорога.

Командир подошёл к Стёпе.

Поднял его из пыли, жмёт руку.

— Да как же вы придумали такую маскировку?

Степа помялся:

— Гм... гм...

— Понимаю, — кивнул командир. — Это у вас вышло случайно. Но из этого случая мы пользу сделаем.

И командир велел изготовить для бойцов зеркала, чтобы маскироваться от врага.

Был у нас в эскадроне конь Голубчик.

Когда его привезли к нам из колхоза, командир даже фотографа вызвал и велел сделать с Голубчика карточку. В газете карточку напечатали — вот какой конь! Поглядеть на него — залюбуешься: сам весь рыжий, с золотистым отливом, на лбу белая звёздочка, грива и хвост как шёлковые. А уж в ходу резвый — ни одна наша лошадь не могла с ним сравниться, всех обгонял!

А всадником был молодой призывник из того же колхоза. Он сам в колхозе этого коня вырастил. С ним и на службу пришёл к нам в кавалерию.

Звали молодого бойца Иван Мотыга. Серьёзный такой парень, к своему коню никого не подпускал.

«Ладно, — думаю себе, — дай случай, сяду на твоего коня — за хвост не удержишь».

А случая и ждать не пришлось. В воскресенье назначили в лагере для бойцов кино. Я был посыльным при клубе.

— Скачи, — говорит начальник, — в город, привези новую картину.

Я в конюшню да к Голубчику.

Оседлал коня, вскочил верхом и — ходу.

Пошёл конь, хорошо пошёл, с ветерком.

Канава — он через канаву, изгородь — он махом через изгородь. Только в седле держись!

Впереди была речка.

«Ну, — думаю, — с этаким конём нечего и крюк делать, на мост заезжать. Напрямик перемахнём через речку!»

Вошёл конь в воду.

Я — ноги из стремян, чтобы сапоги не замочить. Сапоги на мне новые, хромовые. Выходной день, да ещё в город еду.

Конь в воду глубже, я выше ноги — под самый подбородок задрал.

И вдруг посреди речки конь остановился.

— Но, но, Голубчик, пошёл!

А он ни с места.

Чувствую — штаны уже подмокли, вода в карманы мне льётся.

Я его хлыстом, хлыстом!

А конь и ухом не поводит. Не больно ему. Хлыст по воде шлёпает, а конь под водой, только голова наружу.

Полчаса он продержал меня так — ногами кверху. Минута в минуту полчаса — словно часы не у меня на браслетке, а были у него перед глазами.

А потом вздохнул и вышел на берег.

Тут я сообразил, что он купался. Как раз в это время и как раз на полчаса Иван Мотыга водил его в речку купаться.

Ну, уж тут хлыст его достал. Стеганул я коня — он опять прямиком по полю.

«Нет, — думаю, — шалишь. Теперь поедем по дороге. А то опять какой-нибудь фокус придумаешь. Так мы и кинокартину не привезём».

Выехали мы на дорогу. День праздничный — навстречу нам деревенские парни с гармошкой. Идут, приплясывают.

Гляжу — и конь мой пошёл вальсом... То ножку вправо, то ножку влево, приседает и на месте кружится.

— Товарищи, — кричу, — перестаньте играть!

А те хохочут. Гармонист ещё пуще заиграл — ещё быстрее подо мной конь закружился.

Вспотел я даже.

По счастью, гармонист марш заиграл. Тут мой конь, рванув с места, понёс меня дальше. Едва я из седла не вывалился, но уж рад был, что от музыкантов ускакал.

Ну, конь! Уморил!

А он шагает себе, хвостом помахивает, будто дело его и не касается.

Зло меня взяло.

— Сворачивай, — говорю. — Не видишь, куда дорога в город?

Да как рванул ему голову набок. А конь и повалился.

Подогнул передние ноги, встал на колени — и лёг, растянулся посреди дороги.

Я забегал около него. Ах ты, беда! Надо же было так дёрнуть повод! Наверное, это сигнал ему: «ложиться».

— Голубчик, — говорю, — вставай, что ты! Мы же не на войне, чтобы ложиться. Никто в нас не стреляет. Гляди, я без винтовки. Ну же, поднимайся!

Толкаю коня, и хлыстом его, и за хвост кручу, — а он только рыжим глазом на меня щурится.

Бился я, бился около него и вижу: Иван Мотыга по дороге шагает. Идёт, не торопится, папироска в зубах. Пешком нас догнал.

Подошёл, шепнул какое-то секретное слово Голубчику в ухо — конь и вскочил на ноги.

Иван усмехнулся.

— Садись, — говорит, — поезжай за кинокартиной. Бойцы уже в клубе, и начальник ругается.

— Нет, — говорю, — спасибо. Он и в воде меня выкупал и в пыли вывалял. Поезжай сам на своём Голубчике!

Иван вскочил в седло и поехал в город.

А потом, уже в лагере, он назвал мне секретное слово.

— Мало ли на войне, — сказал Иван, — ранят меня или что, тогда возьмёшь моего коня, послужит он тебе. А поймают его враги... нипочём Голубчик не будет служить врагу!

Это щипцы такие — кусачки. Можно гвоздь перекусить, можно проволоку. Лежат щипцы в сумке у связиста с разным другим инструментом.

Работа связиста известная: связь прокладывать. Тут ему и помогают кусачки. Поглядеть на них — простые железные щипцы. А могут кусаться. И крепко кусаются, когда нападает враг.

Было это в годы Великой Отечественной войны в предгорьях Кавказа. Вот уже куда забрались наглые немецко-фашистские захватчики.