Илья Маркин - Впереди — Днепр!

— Вот именно! Приказано все привести в полную готовность и всем занять боевые места.

— Э, еще бы хоть недельку позаниматься, — воскликнул Лесовых, но тут же, вздохнув, добавил: — Хорошо, что успели провести занятия с командирами батальонов, рот и взводов.

— Да, это во многом поможет, — согласился Поветкин и, в упор глядя на Лесовых, с жаром продолжал: — Теперь, Андрей, главное: поднять всех людей, всколыхнуть и так настроить, чтобы они кипели, огнем полыхали. Я сейчас вызываю командиров батальонов, дивизионов и батарей. А затем проведем партийные, комсомольские собрания и пойдем по подразделениям. В такое время, как никогда, важно быть с солдатами.

— Нет, Сергей, я не согласен, — мягко возразил Лесовых. — Сейчас место каждого командира на своем командном пункте, а к солдатам пойдем мы — политработники, пойдут коммунисты, комсомольцы, агитаторы. Сил у нас хватит, люди расставлены, подготовлены. Теперь главное — умно, четко управлять боем.

— Это верно, — согласился Поветкин. — Всем командирам я прикажу неотлучно быть на своих НП. Ну, — лукаво посмотрел на Лесовых Поветкин, — а с парторгами и комсоргами разрешишь мне поговорить?

— Ни в коем случае! — озорно сощурив глаза, притворно обидчиво воскликнул Лесовых. — Это вмешательство в мои функции, это в конце концов подрыв моего авторитета, недоверие. Я жаловаться буду.

— Пагубные мыслишки у тебя. Жаловаться! Да знаешь ли ты, жалоба — это бумеранг, она чаще всего по жалобщику ударяет. Да, — мгновенно подавил шутливость Поветкин, — начинается самое главное. И понимаешь, Андрей, я никогда не чувствовал себя так уверенно, как сейчас. Знаю, что противник силен, что у него множество техники, что бои будут страшнейшие, но все это меня не только не пугает нисколько, но даже не волнует, как перед прошлыми боями. В последнее время я часто думаю, почему это. Мне кажется, не только потому, что полк будет драться не один, не винтовками, пулеметами, сорокапятками да минометами, а вместе с приданными гаубицами, мощными противотанковыми пушками, танками, «катюшами». Нет, не только это.

— Конечно, не это, — подхватил Лесовых. — Решающее, по-моему, в общем настроении наших людей. Люди-то, люди у нас совсем другие стали. Позади у нас десятки сражений, зимнее наступление. Это же не только школа, опыт, это настоящее возмужание, проверка, закалка своих сил и главное — уверенность в нашей победе.

— Верно, совершенно верно, — согласился Поветкин.

Непомерно длинна и томительна была эта ночь с 3 на 4 июля 1943 года под Белгородом и Курском, вторая ночь, проведенная в напряженном ожидании вражеского наступления. Казалось, после появления пурпурно-розовых отсветов зари на горизонте прошла уже целая вечность, а ночной сумрак, несмотря на угасавшую с востока россыпь звезд, все еще упорно держался, сгущаясь в вышине и переходя в сплошную тьму на западе.

Ничем не рушимая тишина сковала все сплошь изрытое, густо заполненное людьми и техникой огромное пространство. Даже неизбежные спутники ночи — немецкие осветительные ракеты — и те не тревожили грозную тишину и сжимающий сердце предрассветный мрак.

В темном, напоенном свежим запахом сосны, пулеметном дзоте с узкими проемами трех бойниц было душно и, разморенные ожиданием и бессонницей, Гаркуша, Ашот и Алеша выбрались в ход сообщения. У пулемета остался сержант Чалый.

Все трое, лежа на отдававшей сыростью земле, молчали. Даже неугомонный Гаркуша, пробалагуривший всю первую половину ночи, притих, думая о чем-то своем. Стремительный бег времени словно замер и навсегда остановился тут, на этом, именуемом «передним краем», рубеже между Курском и Белгородом, по одну сторону которого в бесчисленных окопах, блиндажах, дзотах, землянках, траншеях, ходах сообщения затаились тысячи советских людей, приготовив и свое оружие, и самих себя для встречи врага.

Впервые услышав слова «передний край», Алеша удивился им, недоумевая, что могло означать это совсем непонятное ему и не соответствующее правилам русского языка название. Ведь, в самом деле, смешно и глупо прозвучит, если человек скажет «задний край» или «боковой край». Но всего за несколько дней Алеша не только освоился с этим понятием, но и постиг его настоящее значение. Да, это был именно край, и край именно передний, который и видимо и невидимо разрезает весь мир надвое. По одну сторону от него находится все свое, родное, кровное, готовое поддержать тебя всем, чем можно. Тут, по эту, свою, сторону, все прошлое, настоящее и будущее: Ока с ее малиновыми закатами; соломеннокрышая деревня в окружении белостволых берез; шумная, торопливая, вечно неугомонная Москва; школа с когда-то такими огромными партами, за которыми теперь и не усесться; техникум, куда Алеша не выдержал экзамены, но куда непременно поступит, как только кончится война; еще многое-многое, необъятное и радостное, и болезненное, и обнадеживающее, и тревожащее, но все, все свое, родное, близкое.

А по ту, по другую, сторону от переднего края зияет невидимая, но так отчетливо ощущаемая пропасть, куда стоит лишь ступить, как исчезнет и кончится жизнь, навсегда оборвется то ощущение радости и ожидания лучшего, что движет каждым человеком. Там, на той стороне, притих коварный, опытный и сильный враг. Сейчас он опутался проволочными заграждениями, обставился минами, укрылся в траншеях, окопах, блиндажах. А что замышляет он, к чему готовится, что предпринимает?..

Может, там, где в траншеях и окопах скопились полки пехоты в ядовито-зеленых шинелях, а за холмами и высотами выстроились сотни заряженных пушек и минометов, в дымчатых, красивых издали лесах и рощах, в пустынных, разгромленных селах вот-вот взревут моторы танков и самоходок, с аэродромов поднимутся самолеты. И все это, страшное, грозное, неумолимое, изрыгающее сталь и пламя, устремится сюда, к переднему краю, за которым после двух томительных ночей, с трудом раздвигая опухшие веки, сидишь ты, паренек с Оки, восемнадцатилетний Алеша Тамаев. Что будешь делать ты, если это случится? Не дрогнет ли твое сердце, не опустятся ли руки и не онемеют ли ноги, когда все это, воющее, грохочущее, свистящее, изрыгающее увечья и смерть, лавиной ринется на тебя?

Да, сердце, конечно, дрогнет, и руки расслабнут, и ногам захочется уйти назад, туда на восток, но не должен дрогнуть твой ум, не должно померкнуть твое сознание, ослабнуть воля. Они должны вернуть сердцу его прежнюю твердость, налить руки силой, заставить ноги врасти в землю, и все, что есть в тебе и у тебя, сосредоточить только на одном, на единственном — на борьбе с этой лавиной, угрожающей не только тебе самому, но и всей твоей Родине, частичкой которой являешься ты сам.