Михаил Колосов - Три круга войны

— Каков мерзавец! — возмущался комбат. — Только этого нам в учебном батальоне и не хватало! Сейчас же, не медля ни минуты, отправить его в штрафную. — Он ткнул пальцем в сторону начальника штаба: — Заготовьте документы. Кузьмин, вызовите срочно старшего сержанта Манноху.

— Слушаюсь, товарищ гвардии майор! — вскочил Кузьмин, поправляя пилотку. — Связной еще не вернулся, я сам сбегаю.

Прибежал запыхавшийся Манноха, вытянулся в дверях:

— Товарищ майор, по вашему приказанию…

— Вы назначаетесь старшиной батальона, — перебил его комбат. — Сейчас же примите от Грачева все хозяйство. Да будьте внимательны, чтобы этот тип не обжулил вас. Выполняйте!

— Слушаюсь, — Манноха крутанулся на каблуках, выскочил на улицу. Вслед за ним, не спрашивая разрешения, вышел и Грачев.

Комбат долго смотрел на дверь, куда скрылся старшина, молчал. Начали сходиться офицеры и, видя необычную обстановку, козырнув, жались у входа.

— Откуда он появился у нас? — комбат обвел глазами офицеров. Те переглядывались, опускали глаза — не знали, в чем дело. Шульгин не выдержал взгляда комбата, криво ухмыльнулся. Комбат указал на Гурина: — А тебе, Гурин, это тоже урок!

Гурин встрепенулся и обмер, внутри все похолодело, щеки вспыхнули: «При мне это было… Рассказал Грачев…»

— Надо объяснить комсомольцам… Да и всем поголовно… — Комбат снова обернулся к офицерам: — Строго-настрого запретить связи с немками! Фашисты нарочно выпустили всех заразных из больниц и засылают их в наши тылы. На всякую пакость идут.

Совещание началось минут на двадцать позднее назначенного времени.

— Сегодня с наступлением темноты мы снимаемся и уходим на передовую в город Кюстрин, — сказал комбат сурово. — В связи с этим приказываю…

борону в Кюстрине батальон занял в самом городе на правом берегу Одера, как раз напротив старой крепости, в которой все еще сидели немцы, несмотря на то что наша армия вышла на левый берег и постепенно расширяла плацдарм.

До этого здесь уже держала оборону какая-то часть, и поэтому курсантам достались готовые траншеи и ходы сообщения. По всему видно, тем, кто пришел сюда первыми, было несладко: в каменной мостовой, в асфальте пробить столько нор, столько ходов — дело нешуточное. Видать, попотели солдатики, поработали на славу. Зато теперь курсанты довольны, спасибо говорят пехоте.

Быть в обороне в городе Гурину еще не приходилось, и поэтому ему все здесь было в диковинку. Особенно то, что в трех шагах от передовой можно безнаказанно «гулять» во весь рост по улицам города. Пройдет ходом сообщения, за углом дома вылезет на поверхность и идет себе по своим делам. Если, конечно, артналета нет. Идет пустынными улицами, мимо развалин, мимо сгоревших домов с черными глазницами окон, вдоль уцелевших кварталов. Особенно ему нравилось ходить одной улочкой, чудом сохранившейся среди всеобщего разгрома. Окна и вывески целехоньки, даже тротуары чистенькие, будто по ним только сейчас дворник метлой прошелся. Теплое апрельское солнце играет в стеклах витрин — такое впечатление, будто войны к в помине нет, а он приехал в город слишком рано, когда и магазины еще закрыты, и люди еще спят…

Эта улочка была на пути, если идти из КП батальона в расположение первой роты, а в третью надо было пробираться кривыми лабиринтами развалин, через кучи кирпича, сквозь огромный сгоревший дом с опасно повисшими потолочными перекрытиями. Да и в остальные роты пройти было ненамного легче, чем в третью, но первой «повезло» — ей достался кусочек невредимого города.

Все эти пути-дороги в каждую роту за несколько дней обороны Гурин изучил, как свою школьную стежку, — ходил по ним и днем, и ночью, и в спокойные часы, и во время артналета. Носил в роты газеты, проводил собрания, беседы. Иногда ходил с капитаном Бутенко, реже — с майором Кирьяновым, а чаще всего — один.

Дневные хождения эти были ничего, терпимы, а ночью было страшно. Особенно поначалу, когда еще к месту не привык. Темень, кругом черные нагромождения развалин, в ночи они кажутся совсем другими, чем днем. Улицы в темноте будто сужаются, неровно изгрызенные снарядами и бомбами стены увеличиваются, кажутся зловещими на фоне затянутого тучами неба. То и дело возникают какие-то тени, похожие на немцев. Увидит вдруг такую тень, затаится, неслышно поднимет автомат и ждет. И «он» ждет. И только когда то ли луна, выглянув из-за тучи, осветит, то ли очередная ракета высветит все вокруг, — поймет, что напугавший его предмет всего-навсего высокий день от срезанного снарядом дерева. Гурин выругается с досады, вытрет пот со лба, успокоит дыхание и бежит дальше. И вдруг покажется ему, что второпях сбился с дороги, не на ту улицу вышел — заблудился! И начинает метаться, пока не возьмет себя в руки, не остановится и не сориентируется: передовая — слева, значит, север — спереди, он шел так, потом так, потом повернул направо… Все правильно! Но откуда эта незнакомая улица? Совсем незнакомая. Уговаривает себя: «Главное — без паники, спокойно. Пройду вперед до первого перекрестка и поверну». И, еще не доходя до перекрестка, неожиданно узнает знакомое здание, сквозь которое ему нужно пройти. Самый приметный ориентир! И так ему сразу становится легко, и все страхи остаются позади, и он идет уже совершенно свободно, будто по родному поселку. Вот и НП роты, сейчас часовой окликнет. И точно — такой родной, такой желанный, такой спасительный окрик:

— Стой! Кто идет?

— Свои!

— А, комсорг! Какие новости? Скоро на Берлин двинем?

— Скоро!

— Точно знаешь?

— Пока не точно.

— А союзники как там? Говорят, они хотят первыми Берлин захватить. Не имеют же права!

— Сменишься — побеседуем.

— Ладно.

Беседы, беседы!.. В них теперь нужда была, как никогда раньше. Близился конец войны — все это чувствовали, знали, понимали. Еще один рывок, только один, последний! Но когда он начнется, этот рывок, скоро ли? В то время, пожалуй, трудно было найти солдата, который с нетерпением не ждал бы нового наступления: сколько их было, наступлений, и наконец — последнее! А пока держали оборону, перемалывали кучи разных догадок, слухов, известий, непонятно как проникавших в окопы. Здесь были новости с других фронтов, из других стран, даже из «логова фашистского зверя» — с подробностями, с деталями, и все это горячо обсуждалось, и все это требовало разъяснения и правильного толкования…

В день наступления Гурин, как обычно, направился в свою первую роту. Когда он вошел в подвал, где размещался НП, капитан Коваленков как раз закончил ставить боевую задачу перед командирами взводов, и те, пряча карты в планшетки, торопливо уходили. Поздоровавшись, Гурин тут же повернулся к выходу, чтобы с взводным пройти на огневую, но капитан остановил его: