Михаил Колосов - Три круга войны

— Подожди, вместе пойдем. У нас еще много времени. — Он отдал последние распоряжения старшему сержанту Зайцеву, который исполнял обязанности старшины роты, вытащил из вещмешка пилотку, хлопнул ею по ладони — вытряхнул и, сняв фуражку, натянул двумя руками пилотку на голову. Пояснил: — Легче и удобнее.

— Да и снайпера больше охотятся за фуражками, — подал голос Зайцев.

— Это тоже верно, — согласился Коваленков. — А ты все в фуражечке форсишь? — взглянул на Гурина капитан. — Перед девчатами фасонишь?

Гурин смутился, оглянулся на сидевшего здесь нового санинструктора Катю, которая, сощурив глазки, понимающе улыбнулась.

— У меня и пилотки нет, потерял, — стал он оправдываться. — Эту фуражку подарил мне лейтенант Исаев.

— Рассказывай! А то Манноха тебе пилотку не нашел, если бы ты захотел? — не унимался Коваленков. — Зайцев, отдай ему свою.

— Пож-жалуйста! — охотно согласился тот.

— Только на время! — предупредил Гурин Зайцева, примеряя его пилотку. — По-моему, хороша? А?

— Даже лучше, чем в фуражке, — одобрила Катя. — Молоденький, красивенький!.. А в фуражке суровый какой-то.

— Зато вид начальственный, — сказал капитан.

— Не люблю начальственный вид, — призналась Катя.

— Кому что. А некоторые, наверное, любят? — Коваленков продолжал бросать камешки в огород Гурина.

— Не знаю… Не было об этом разговора, — сказал Гурин, не очень поддерживая игривое настроение капитана: ему было неловко перед Катей. Эта девочка появилась у них в батальоне совсем недавно. Худенькая, чернявенькая южанка с большими блестящими глазами, шустренькая, она была такой юной, что, казалось, всякие «вольные» шуточки при ней были неуместны, как перед ребенком. И это несмотря на то, что она носила уже погоны старшины, изрядно хлебнула передовой и к ним попала после ранения.

— Ладно, — заключил Коваленков и сразу как-то сник, посуровел, словно обиделся. Снял с крючка, вбитого в стену, автомат, повесил на плечо. — Пошли, что ли?

— Пошли.

— Вдовин, за мной, — приказал он связному — молоденькому белобрысенькому солдату.

— И я с вами, — заторопилась Катя.

На улице было тепло, солнечно. Весна, совсем весна! Коваленков с шумом втянул в себя свежий воздух, сделал два-три шага пьяно, оглянулся:

— Погодка!.. В такую погоду…

— …любить, — сказала Катя. Она сняла с себя пилотку, тряхнула головой — рассыпала по плечам блестящие черные волосы. Сунула пилотку под ремень и, закрыв глаза, подняла лицо к солнцу. Детские губки ее, расслабленные в полуулыбке, слегка подрагивали, и Гурин чувствовал, как ей хорошо под этим теплым ласковым солнышком.

— Слыхал? А ты говоришь, что она еще ребенок. Молодец, Катюша! Так ему! А то совсем зазнался: в своем батальоне ему девушки, видите ли, нехороши, пошел в чужой.

— Я думаю, там просто встречи по интересам, обмен опытом комсомольской работы, — проговорила Катя быстро, не меняя позы. Она стояла, словно язычник, с лицом, обращенным к солнцу, и, казалось, пила его ласковую теплоту.

Коваленков захохотал, довольный ответом Кати, поддернул автомат, пошел не спеша вдоль улицы. Остальные тоже не спеша, вразвалочку, один за другим поплелись гуськом вслед за ним. Будто и не на передовую шли, а так, опьяненные весной, брели куда глаза глядят.

— Я вас проведу новой дорогой, — оглянулся на своих спутников капитан. — За мной!

Он прошел уже натоптанной тропкой сквозь разрушенное здание и вывел их на ту самую уцелевшую улочку, которую Гурин уже давно знал. Коваленков шел серединой улицы, Гурин — тоже, а Катя и Вдовин — тротуаром. У особнячка, обнесенного узорчатым из железных прутьев забором, Катя вдруг остановилась и позвала капитана:

— Товарищ капитан, что это такое?

Все трое мужчин подошли к Кате и увидели на асфальте фаустпатрон — труба перегородила тротуар поперек, а мина, отделенная от трубы, лежала в метре от нее у самого забора.

— Так это же фаустпатрон! — сказал Коваленков. — До сих пор не видела, что ли?

— Нет.

Капитан присел на корточки, взял себе на колени трубу и принялся объяснять Кате, как пользоваться этим оружием. Остальные тоже опустились на корточки и слушали комроты.

— Вот и весь принцип его действия! — заключил он бодро свой рассказ. — Поднимаешь эту чеку и опускаешь… — Коваленков поднял чеку и легонько толкнул ее в обратную сторону. Послышался щелчок, и в тот же миг раздался оглушительный взрыв. Из обоих концов трубы вырвались клубы пламени, всех заволокло едким пороховым дымом.

Когда дым немного рассеялся, они увидели, как Катя в сторонке гасит дымящуюся полу шинели. Коваленков подскочил к ней, стал помогать.

— Пропала такая шинель!.. — первой подала голос Катя. Шинель на ней была действительно хороша: из английского сукна, сшита по фигурке. — Куда теперь я в таком виде?.. — Катя смотрела печально на огромную выгоревшую дыру в поле.

— Она о шинели печется! — бледный, будто стена меловая, Коваленков откинул ей обгоревшую полу. — Нога как?

— Вроде ничего…

— Как же ничего! Юбка-то прогорела… Ну-ка?

Катя повиновалась, подняла юбку. Штанишки ее и длинный чулок тоже оказались прожженными. Капитан рванул остатки туалета на ее ноге, оголил бедро, и они увидели красное, величиной с ладонь, обожженное пятно.

— Где сумка? Вдовин, сумку, быстро!

Сумку нашли далеко в стороне, она дымилась горевшими в ней бинтами и ватой. Сбивая с нее ошметки тлевшей гари, Вдовин принес сумку, капитан вывалил содержимое из нее прямо на асфальт, нашел не тронутый огнем пакет, разорвал его, принялся забинтовывать ногу.

— Пустите, я сама… — попыталась отстранить его Катя, но тот сердито крикнул на нее:

— Руки! Уберите руки! — Забинтовав, спросил: — Больно?

— Жжет немного…

— Картошки свежей натереть и приложить… Или маслом постным… — сказал Гурин, вспомнив бабушкины врачевания от ожогов.

Коваленков посмотрел на него молча, потом приказал связному:

— Вдовин, отведи санинструктора на КП. Пусть старшина найдет там, что надо…

— Я сама дойду.

— Вдовин, выполняйте! Потом вернетесь ко мне, я буду в первом взводе. Идите.

Вдовин и Катя пошли. Катя чуть прихрамывала, но от помощи Вдовина отказалась, и тот шел рядом, виновато оглядываясь на капитана.

Коваленков посмотрел на трубу от фаустпатрона, Выругался:

— Черт! Как же я не подумал, что в ней может быть пороховой заряд? Даже мысли такой не пришло. Мина в стороне лежит, — значит, думаю, труба пустая… А почему она должна быть пустой? Вот дурень так дурень! — ругал он себя.

— Хорошо, что струя прошла по касательной, — сказал Гурин. — Если бы прямо.

— Что ты! Прожег бы девку насквозь. Погубил бы. Действительно, все обошлось легко: ни впереди никого не было, ни сзади… В сумку струя ударила. Видал, сожгла все?.. — Он покрутил головой. — А ведь чувствовал: что-нибудь должно случиться. С самого детства так. Если разыграюсь, разозоруюсь, мать говорит: плакать будешь. И точно!