Борис Бурлак - Левый фланг

Остаток пути до горного хутора Чаконяр незаметно проехали на машинах. Недалеко от него Строев обратил внимание на столбик с надписью: «До Берлина 1608 километров».

— Что значит идти вкруговую, — сказал он Панне. — Шли, шли, а к Берлину так и не приблизились.

Она промолчала. Она сейчас могла бы странствовать с ним хоть целую вечность. Но вот и Чаконяр. Отсюда их пути расходятся. Война — самая коллективная работа, но, пожалуй, нигде нет такого строгого разделения труда, как на войне.

Медсанбату отвели западную окраину хутора. Сюда уже привезли с передовой тяжелораненых. Надо было приниматься за дело, и Панна тут же заспешила в дом, выбранный для операционной. Иван Григорьевич заглянул на прощание в ее лицо, хотел что-то сказать, но не сказал, а только дружески-коротко махнул рукой. Она поняла этот жест, оценила его, сдержанно улыбнулась и, привычно вскинув голову, ходко направилась к дому — с непогасшей еще улыбкой, навстречу людским мукам.

А он постоял у крыла машины, пока она шла до распахнутых ворот, не глядя под ноги, не боясь оступиться в серой вязкой полутьме начинающегося утра.

К воротам подкатил другой крытый грузовик. Послышались стоны раненых, тихий, приглушенный говор офицеров-медиков. Разве подойти, спросить, как там идут дела на фронте? Иной раз врачи знают куда больше, чем самые оперативные штабисты: сюда, в передовую группу медсанбата, новости долетают вместе с солдатской болью, тут прямая, без обрывов, связь между смертью и жизнью. Строев выругал про себя генерала Бойченко за то, что тот бесцеремонно превратил его в своего помощника по тылу. Вот и скитайся по ночам в ущельях, вместо того, чтобы стоять с биноклем на НП. Хуже нет этой безликой должности — замкомдива по строевой части, придуманной для всяких там середнячков. Но теперь Строев выругал заодно и самого себя: что за мелкое тщеславие, да к тому же в конце войны?

Он устало плюхнулся на сиденье за спиной шофера и поехал в штаб за новостями.

Стрелковый корпус, которым командовал генерал Шкодунович, не имел ни почетных званий, ни наград. Это был самый обыкновенный линейный корпус. Его дивизиям не приходилось брать штурмом известные города. Ему редко помогали танками, ссылаясь на то, что танки нужны на других участках фронта. Одним словом, военная судьба не жаловала этот корпус своим вниманием, хотя командиром его был настоящий военный интеллигент, храбрый и образованный.

Но с недавнего времени как-то все переменилось. Замелькали имена комкора и его комдивов в приказах Верховного, стали почаще наезжать корреспонденты газет всех рангов — армейской, фронтовой, центральных; ну и, конечно, обнаруживалось немало своих, доморощенных героев. Теперь перед корпусом ставились более важные оперативные задачи, отсюда и п р и д а н о е, как называл Шкодунович артиллерию РГК [9] Резерв Главного Командования. . А все началось с того, что во время летней обороны на Днестре части корпуса, оказавшись на м а л ы х з е м л я х тираспольских плацдармов, смогли наконец показать, на что они способны. И новый командующий Третьим Украинским, приняв фронт, сразу же оценил их по достоинству. У него было правило: кто стойко держится в обороне, тот наступает без оглядки. Так 68-й корпус накануне Ясско-Кишиневского сражения оказался на решающем участке. Толбухин, поближе узнав комкора, даже удивился, что Шкодунович командовал только корпусом. Но шла последняя четверть войны, и такие ошибки стало исправлять труднее: в генералах недостатка не было, вопрос о каждой генеральской вакансии решался в Ставке. Однако все, что зависело от самого комфронтом, он сделал: 68-й стрелковый был поставлен вровень с лучшими соединениями.

Вот и сейчас, когда наши войска начали боевые действия в Югославии, этот корпус, уже по традиции, наступал на главном направлении.

— Действуйте как можно энергичнее, — сказал сегодня Толбухин командарму-57. — В центре, у Шкодуновича, наметился успех, развивайте его на Жагубицу — Петровац. И, пожалуйста, не поглядывайте на фланги… Фланги — моя забота.

Отпустив командарма, он подошел к расцвеченной, нарядной карте. Линия фронта замысловато, прихотливо извивалась в горах Западных Балкан. У Толбухина фактически осталась одна армия — пятьдесят седьмая, не считая воздушной и болгарской. Это был редкий случай за всю войну, когда наступательная операция крупного масштаба выполнялась такими небольшими силами. Правда, в тылу у противника были многочисленные партизанские соединения, но они смогут в полной мере вступить в дело несколько позднее — после выхода в Моравскую долину. А прорывать немецкую оборону будут вот эти три корпуса, что встретились на Тимоке с армейской группой «Сербия».

Фланги, фланги… За северный фланг Толбухин был спокоен: там, за Дунаем, успешно продвигается вперед маршал Малиновский (сосед надежный!), и стык со Вторым Украинским обеспечивает Дунайская флотилия, которая тоже не подведет. Но как пойдут дела на юге, где только-только развернулась 2-я болгарская армия? Сильным ударом на Ниш-Лесковац болгары должны отрезать войска генерал-фельдмаршала фон Вейхса от его резервов, которые днем и ночью перебрасываются из Греции, и уж в крайнем случае болгары задержат их до полного освобождения Белграда. Конечно, братушкам не впервой драться плечом к плечу с русскими, однако современную войну они знают только книжно. И чтобы повести их за собой, увлечь, нужен наглядный пример тактического умения.

Толбухин позвонил начальнику штаба.

— Прошу тебя, Сергей Семенович, почаще информировать генерала Станчева о нашем продвижении в центре, — сказал он Бирюзову. — Да и нам важно точно знать, как идут у него дела.

— Понимаю, — сказал наштафронта.

— Вот так, — Толбухин задумчиво опустил трубку, тревожась о том, что и сам успел отвыкнуть от гор, хотя встретил войну на Кавказе. До сих пор помнил он ту досадную историю, когда замнаркома Мехлис своей властью, грубо отстранил его от должности начальника штаба Крымского фронта. Хорошо, что выручил тогда маршал Борис Михайлович Шапошников, послав его в Сталинградский военный округ. Там, на Волге, он вскоре принял 57-ю армию, что идет теперь на Белград, Так что Сталинград стал повторным пунктом и в личной судьбе его, Толбухина: все его мнимые грехи были списаны в архив громкой победой над фон Паулюсом. (Победа с незапамятных времен отличается своим великодушием.)

Но все-таки что-то и сохранилось, какой-то металлический привкус, от давней встречи с Мехлисом, самолично отменявшим верные решения генералов только потому, что они не совпадали с его точкой зрения. А впрочем, тогда, в начале войны, не один Мехлис считал себя военным авторитетом, пока война не убедила в обратном.