Борис Бурлак - Левый фланг

Зазвонил телефон.

«Что это я не вовремя занялся экскурсами в прошлое?» — недовольно поморщился Толбухин и поднял трубку. Бирюзов докладывал, что сегодня утром взяты медный рудник и город Бор и что наступление продолжается.

— Вот спасибо, Сергей Семенович! Вот порадовал старика! Передай лично генералу Шкодуновичу мою благодарность.

Толбухин понял по тону Бирюзова, что и начальник штаба, которому полагается быть сдержанным в любом случае, тоже на седьмом небе от этой новости. События развертываются, как говорят, согласно плану. А ведь театр военных действий совершенно незнакомый, противник мало изучен, силенок не ахти сколько. Значит, в конце войны даже инерция недавних побед начинает обретать материальную силу. Бор… Вот он, окруженный со всех сторон горами. От него — прямо на Жагубицу, за которой начинается Моравская долина. Там-то и покажет себя мехкорпус Жданова, тогда уж нас не остановишь вплоть до самого Белграда…

Грузный, дьявольски уставший от бессонной ночи, Толбухин упрямо шагал сейчас по комнате, от двери к широкому простенку, где висела карта. Иногда он останавливался на минуту перед картой и снова шел по зеленой, в цветах, ковровой дорожке. Обещал Бирюзову отдохнуть немного, но лежать не мог: разве сейчас уснешь? Он знал, что когда хорошо настроен, то становился вовсе по-крестьянски добрым. А маршалу надо выглядеть в меру строгим, в меру недовольным ходом дел, — по выражению его лица невольно настраиваются на нужный лад и подчиненные. Такое быстро передается по войскам, опережая самые срочные радиограммы. Но что поделаешь, если ты, как и все простые смертные, не умеешь скрывать радость. Да к тому же ты толстяк, а толстяки, как известно, люди добродушные. Толбухин улыбнулся от этих пустяковых рассуждений и решительно сел за стол, где с утра лежали бумаги не первой важности.

Привычно, наметанным глазом пробегая одну за другой пышные по слогу реляции, он отложил в сторону наградной лист на капитана Дубровина из дивизии Бойченко. Реляция была написана крайне скупо и сразу выделялась среди тех — велеречивых, где высокий слог, по старанию авторов, должен был усилить впечатление от боевого подвига. Толбухин уже слыхал о тяжелой перепалке, из которой полк Мамедова вышел победителем, и столь сухое, скромное описание боя насторожило его. Он взял наградной лист, снова прочел, нахмурился. Странно. Ведь этот капитан Дубровин вполне достоин звания Героя, а представляют его только к ордену. Что-то не так. И чего комдив скупится там, где нужна щедрость? Надо сказать Бирюзову, чтобы разобрался лично. У нас и без того хватает ничем и никак не отмеченных героев. Потом, со временем, многие ошибки будут, конечно, исправлены, но это уже ради памяти о мертвых. А человек должен знать при жизни, что он герой.

— Войдите, — не сразу ответил Толбухин, когда в дверь постучали.

На пороге приостановился всегда подтянутый, по-юношески стройный Бирюзов.

— Проходи, Сергей Семенович… Нет-нет, не помешал!

— Жаль, что вы не отдохнули часок-другой, — сказал начальник штаба, присаживаясь к столу.

— Не спится под старость лет.

— Ну какой же вы старик, Федор Иванович?

— Пятьдесят стукнуло. А тебе сорок. В твои годы я еще учился на оперативном факультете и был задиристым, точно комсомолец. Во всяком случае, готовился заткнуть за пояс всех этих фуллеров, дуэ, сектов и прочих светил западной стратегии.

— Так ведь и заткнули.

— Не льсти начальству. Сам знаешь, с каким трудом затыкали мы их за сталинградский пояс. Тебе дольше жить — ты и напиши, как было дело.

— Что за грустный разговор?

— Сам затеял. Ну, давай оставим. Вот тут у меня лежит реляция на капитана Дубровина из дивизии Бойченко. Не понравилась она мне. Хуже нет, когда старший пытается как-то преуменьшить заслуги младшего. Естественно завидовать самой молодости, а не тому, что она опережает. Молодость все равно обскачет нашего брата — в этом вся премудрость жизни. Надо хорошенько проверить, чем и как отличился капитан.

— Ясно. Теперь я порадую вас еще одной новостью: в районе Бор части Шкодуновича вошли в связь с двадцать третьей дивизией партизан. Только что получил сообщение.

— Наконец-то!.. А знаешь что, Сергей Семенович, ты уже все равно заделался у нас дипломатом, так поезжай-ка сам к югославским товарищам. Потолкуй с ними по душам, разузнай, в чем они нуждаются, договорись более крепко о совместных действиях на ближайшие дни — одним словом, установи надежный контакт. Я тоже поразомнусь с Неделиным, поеду, посмотрю, как сосредотачивается там артиллерия.

— Очень-то не забирайтесь в дебри.

— Бог не выдаст — свинья не съест!

Бирюзов ушел, и Толбухин стал собираться в путь-дорогу. Ему не сиделось на командном пункте. Что это за передовой КП, если сюда еле-еле долетает гул бомбежки. То ли дело на Украине или в Молдавии: выедешь на гребень балки, и вот оно, все поле боя перед тобой. А тут сиди в горах и жди сводок. Пока они пройдут эти штабные ш л ю з ы — полковые, дивизионные, корпусные, армейские, — сколько словесной воды прибавится в них, а главное — обстановка на фронте уже и не та. Правда, Бирюзов добился похвальной оперативности, ничего не скажешь, но все-таки, действительно, лучше один раз увидеть лично, нежели выслушать уйму донесений.

Толбухин вышел на улицу. Стояла осенняя теплынь, которая в России зовется бабьим летом. Не верилось, что скоро потянутся оттуда, с севера, головные косяки (перелетных птиц и по вечерам солдаты будут чутко ловить тревожную перекличку журавлей. Да, скоро уже четвертая по счету военная зима. Конечно, заключительная. Где она застигнет его, Толбухина, войска? А впрочем, где бы ни застала, но, завершая счет всем походным зимам, она уж, наверное, позлится, пошумит напоследок. Так что надо готовиться к метелям.

Федор Иванович оглядел ярко освещенные склоны ближних гор. Там молодо зеленели под южным благодатным солнцем ровные рядки омытых дождями виноградников. Они были похожи издали на пехотные колонны, ждущие парада. И точно такая тишина, как на плацу. «Это же виноградный фронт!» — сказал недавно кто-то из разведчиков, воевавших на Карельском перешейке. В самом деле, красота какая!.. Но война любой рай превращает в ад…

Дивизия Бойченко наступала круглые сутки. Едва начинало светать в горах, как со стороны Болгарии появлялись целые полки «ИЛов»: они шли на бреющем полете, вдоль луговых распадков, чтобы получше разглядеть, где свои, а где чужие. Потом они разворачивались параллельно фронту и неспешно принимались за дело — бомбили, тщательно обстреливали немцев, подолгу кружа над скоплениями живой силы и техники противника. Может быть, впервые за всю войну пехота наблюдала такую спокойную сосредоточенную работу своих штурмовиков, которые были полными хозяевами в воздухе. Даже матерые, видавшие виды горные орлы не поднимались на крыло в эти дни; они отсиживались на своих утесах, соблюдая полный нейтралитет.