Курцио Малапарте - Волга рождается в Европе (ЛП)

Во время боя голос Сталина, чудовищно усиленный громкоговорителем, со всей мощью падает на стоящих на коленях в стрелковых ячейках за станками пулеметов мужчин, разносится в ушах растянувшихся в кустарнике солдат, страдающих на земле раненых. Голос становится из-за громкоговорителя хриплым, твердым, металлическим. Что-то дьявольское и в то же время страшно наивное есть в этих солдатах, которые борются – подбодренные речью Сталина о советской конституции, скандированием моральных, социальных, политических и военных инструкций «агитаторов» – до последнего, в этих солдатах, которые не сдаются, во всех этих лежащих вокруг меня мертвецах, в этих самых последних жестах выдержки, силы, одиночества, ужасного одиночества на поле сражения под грохотом громкоговорителя. Я смотрю на землю и обнаруживаю у моих ног на траве что-то похожее на маленькую тетрадь с кожаным переплетом. Это военный билет солдата Семена Столенко. Украинское имя. Возле номера билета стоит написанное красными чернилами слово «беспартийный», т.е. не член Коммунистической партии. Затем следуют несколько сведений, в которых я не разбираюсь. Дата рождения: 3 февраля 1909 года, родился в Немирове. Пулеметчик. Потом я читаю: Трактор. Он был крестьянином, работал, наверное, в колхозе водителем сельскохозяйственной машины. На третьей странице наверху стоит написанное от руки красными чернилами: «безбожник», т.е., дословно «без Бога». Этот украинский солдат, этот Семен Столенко, 32 лет, который заявляет о себе как о беспартийном и безбожнике, т.е. атеисте, этот крестьянин, который воюет, подстегиваемый повелительным голосом громкоговорителя, и не сдается, бьется до последнего, этот солдат... Но он мертв. Он боролся до конца. Он не сдался. Он погиб.

Ветер, который движет листву на деревьях и разорванные и изувеченные снарядами ветвям, заставляет шуметь высокую траву, в которой лежат мертвецы. Окровавленные предметы одежды, разбросанные по земле документы шевелятся на ветру. Постепенно возникает журчание, скользящее по траве, по листве. Лица мертвецов светлеют, как чудом. Это свет завершающегося дня оживляет эти бедные лица. Треск пулеметов с ветром проникает от деревни Шумы. Орудия там как таран бьют по зеленой стене леса. Жалобный гогот доносится вверх со дна долины. Несколько винтовочных выстрелов затихают между складками пурпурного вечера как между складками огромного красного знамени.

15. Черный бивак

Шумы, 9 августа

Ночью не сражаются. Люди, животные, оружие отдыхают. Ни один винтовочный выстрел не нарушает ночную тишину. Пушки тоже молчат. Как только солнце опустилось, и первые тени вечера заскользили по хлебным нивам, немецкие колонны стали готовиться к ночному покою. Это покой мира, отдыха. Молчание оружия. Что-то вроде перемирия. Обе соперничающие армии ложатся в зелени, чтобы спать.

Жесткие голоса офицеров, которые отдают приказ на отдых, расплываются в легком тумане, который поднимается из-за леса. Авангарды останавливаются, растягиваются подобно вееру, чтобы защищать походную колонну. Тяжелое наступательное оружие выдвигается вперед, концентрируется во главе колонны. В этой смешанной позиции, которая является одновременно оборонительной и наступательной, колонна на всю ночь превращается в толстый гвоздь, острие которого направлено в сторону врага. Эти немецкие колонны похожи на молот. Ночная позиция позволяет, даже приступая ко сну, нанести по врагу удар молотом, так сказать, с закрытыми глазами в первой неопределенности неожиданности и пробуждения загнать гвоздь в оборону противника.

Ночь тяжело и холодно опускается на свернувшихся в окопах людей в маленьких отдельных дырах, спешно и по необходимости выкопанных посреди зерновых полей рядом со штурмовыми батареями малого и среднего калибра, рядом с противотанковыми орудиями, рядом с зенитными станковыми пулеметами, минометами, со всем этим оружием, из которого и образован «молот». Затем поднимается ветер, и это влажный и холодный ветер, который загоняет в кости жесткую и ленивую усталость. Это ветер украинской равнины, благоухающий тысячами запахов трав и растений. В темноте над полями со всех сторон слышен треск подсолнухов, которых влажность ночи ослабляет на их высоких складчатых стеблях. Хлеб вокруг издает мягкий шум, почти как шелест шелкового платья. Широкое журчание стоит над темной землей, над которой длинным дуновением тянутся глубокие вдохи. Люди предаются сну, под защитой часовых и патрулей. Там перед нами, на колосящихся полях, между черной плотной материей, из которой состоят ночные леса, там, по ту сторону глубокой, гладкой и холодной складки долины, спит враг. Мы слышим его суровое дыхание, его сильный запах, его запах масла, бензина и пота.

Эти ночные передышки немецкие солдаты называют «черным биваком». Это не лихорадочная, нервная бдительность позиционной войны. Это глубокий сон, мирное спокойствие по обе стороны дороги, в нивах, в лесах, в немногих шагах от врага. Что-то вроде бивака; но это бивак без костров, без пения, без голосов, «черный бивак». Глубокое молчание нависает над отдыхающей колонной. Потом, на рассвете, бой вспыхнет снова, с ожесточенной силой. Но хотя солнце село уже довольно давно, хотя вечер уже легко и осторожно опускается с угасшего неба, приказ на отдых не хотел сегодня поступать. Мы уже достигли первых домов Качковки, и уже авангарды колонны снова поднимались вверх по другому склону долины в направлении Ольшанки, когда связной-мотоциклист доставил нам уведомление, согласно которому нам нужно было провести ночь в Шумах, деревне на полдороги между Качковкой и Ольшанкой. Еще примерно десять километров. Борьба там перед нами в направлении Ольшанки не хотела гаснуть, как пожар, который ветер постоянно раздувает снова и снова. Это было чередованием из пауз и внезапного, яростного возрождения. Мощные лавины темноты, которые падали с неба битвы, были не в состоянии задушить пожар. Было бы гораздо лучше остановиться в Качковке! Мы смертельно устали, деревня проливала тепловатый пар в холодный вечер, пар от печей и конюшен. «Да здравствует Первое мая!» было написано большими белыми буквами на широкой красной матерчатой ленте, которая была укреплена на фасаде здания колхоза у входа в деревню. Лошади чуяли близкую воду и влажную траву долины, они нетерпеливо ржали. Солдаты жадными глазами смотрели на белые дома (с соломенной крышей самые бедные, с зеленой или красной железной крышей дома тех, кто находился на более высоком уровне). Из деревни доносились озорные и болтливые звуки, какие издают домашние животных при наступлении ночи. Собаки радостно лаяли у деревянных украшенных подсолнухами заборов вокруг домов. Слышно было негромкое хрюканье свиней, глухое мычание коров в хлевах, глухой звон их бронзовых колокольчиков.