Поль Сидиропуло - Костры на башнях

Он неожиданно осмелел, казалось, добрые и вполне справедливые слова об Асхате окрылили его самого, пробудили в нем дремавшие до сих пор силу и решительность. Махар вдруг обнял девушку и стал порывисто целовать ее в щеки, в губы, в лоб. Заира, словно того и ждала, уткнулась ему в грудь.

— Прости, — сказала она. — Вырвалось нечаянно… Сама не могу понять, что на меня нашло. Болтаю и отчет словам не даю. Боюсь за вас. И за тебя, и за брата. И себя жаль. Мне кажется, что я никогда не увижу тебя больше. Столько ревела за эти дни. Думала, тебя уже нет. Что жизнь человека на войне? Одна пуля, и все, нет человека…

— Что ты! Никакая пуля нас не возьмет!

Она подняла заплаканное лицо и посмотрела на него ласковыми влажными глазами. Махар нетерпеливо взял ее пылающие щеки в крепкие ладони и, наклонившись, жадно целовал ее губы.

Как в жизни бывает! Долгое время он мечтал о том, как однажды поцелует любимую девушку. Но не предполагал, что это случится еще до свадьбы, и уж никак не мог себе представить, что это произойдет во время войны в доме у Заириной бабушки, в горах.

— Махар, ты меня любишь? — Голос ее показался далеким, едва слышимым, но до боли родным и нежным. Так, что ему захотелось кричать во весь голос и плакать от счастья.

— Ты еще спрашиваешь?! Каждую минуту я думал о тебе. Ждал встречи, как утра, как победы, как праздника, как воздуха! — Ему снова стало жарко. — Я, наверно, сумасшедший. Клянусь! Никого на свете не люблю так, как тебя. Не ругай только меня за то, что скажу. Не говори, что дороже матери никого нет. И я прежде так считал. А сейчас — нет. Тебя люблю больше. Больше себя, больше жизни!

Махар прервал признания: зачем так много слов, ведь никакими словами не выразить свои чувства до конца. Она прошептала:

— Ты — мой муж. Мой муж, понимаешь? — Голос ее дрогнул.

Заиру внезапно пробрал озноб, плечи вздрагивали, а лицо, напротив, пылало огнем. Он забросил за спину девушки широкие полы шинели, укрывая ее, но она по-прежнему не могла согреться, не могла совладать с дрожью. Тогда он решительно снял с себя шинель и укутал ею Заиру.

Она выглядывала из шинели, как воробушек из гнезда. Большие глаза девушки смотрели испуганно. Она опустилась на кровать, подобрала под себя неожиданно ослабшие ноги, высвобожденные в один миг от легких туфелек, которые точно сами попадали на пол.

— Иди ко мне. — Заира подвинулась к стене, освобождая место рядом с собой.

Махар в коротком замешательстве покосился на свои сапоги и невпопад ответил:

— Ты не волнуйся, я не замерзну…

— Иди сюда, Махар… — нетерпеливо позвала она и снова подвинулась.

Он снял сапоги и лег рядом о нею. Она подвинулась к нему и накрыла его шинелью: одну половину — ему, другую — ей. Они обнялись, взволнованно и жарко дышали друг другу в лицо. Заиру перестало наконец знобить, вот только не проходило неведомое ей беспокойство, от которого бросала то в дрожь, то в жар.

И Махар вдруг повел себя как-то странно: отстранялся от нее, словно боялся чего-то ненароком натворить, перестал целовать ее и даже шептать нежные слова. Теперь его охватила дрожь, и она пыталась на сей раз согреть его, плотнее укрыла его спину, покрепче обняла.

Махар гладил ее рассыпавшиеся по спине волосы, чувствуя пальцами их шелковистую нежность.

— Всегда, — заговорил он вновь, — всю жизнь буду любить тебя. Крепко-крепко. Клянусь!

— Ты ничего не бойся. — Она коснулась горячими губами его заросшей, колючей щеки, неумело поцеловала. — Мы любим друг друга. Никто, кроме тебя, не будет моим мужем. Я люблю только тебя, очень, очень. Люблю, понимаешь? Ты — мой муж. Муж, понимаешь?

Ее торопливые и порывистые признания, сопровождающиеся прерывистыми жаркими вздохами, переполняли его радостью.

— Какой я счастливый человек! Клянусь! Самый счастливый на земле. Можно погибнуть. Я жил… испытал настоящее счастье и любовь любимой девушки…

— Да, родной… только ты не бойся. Я твоя… твоя жена, понимаешь? — призывала она клятвенно, самоотверженно, все плотнее прижимаясь к нему.

Он поначалу не мог сообразить, о чем она говорит, но наконец понял: речь шла отнюдь не о том, что он нарушил кавказский обычай — дерзко переступил порог родительского дома девушки, да еще ночью, да без мужчины — ее родственника. Слезы выступили на его глазах, и от переполнявшего счастья, и от безграничной признательности, и от жалости к ней.

— Нет, Заира, нет, родная, любимая. Я ничего не боюсь. За тебя тревожусь. За тебя… — Он, воспаляясь, прижимался к ней, с еще большим жаром осыпая ее лицо поцелуями.

— Если с нами случится беда… если мы с тобой погибнем, мы погибнем мужем и женой, Махар. — Она расстегнула блузку, которая сжимала ее упругие груда. — А если с тобой… у нас будет ребенок. Наш, Махар, ребенок…

Они были счастливы без формальных отметок в паспорте, без шумной многолюдной кавказской свадьбы — по безошибочному праву обоюдной любви они стали мужем и женой. Для них в эти мгновения не было войны, никто ни в кого не стрелял, никто не погибал, люди любили друг друга искренне и нежно, под синим бескрайним небом царил мир. Крепко обнявшись, они говорили о своей непроходящей, неистребимой любви. Им было тепло и радостно под солдатской шинелью.

— Алло, «Терек»! «Терек», я — «Октябрьская». Прием…

Над радистом склонился командир полка.

— Ну, что там? — спросил Ващенко, теряя терпение. — Все еще нет связи?

— Нет, товарищ полковник.

Николай Иванович решил более не медлить: нужно посылать гонца. Он направился в штаб, который находился напротив, через узкую дорогу в разборном домике. Широко открывая дверь, впустил в помещение клуб пара.

В это время Федор Феофанос, вернувшийся в полк после ранения, покидал помещение, направлялся в батальон, завершив некоторые формальности в связи с возвращением из госпиталя.

Здесь, в дверях, они и встретились. Солдат почтительно посторонился, пропуская командира полка.

— Феофанос? — обрадовался Николай Иванович и протянул руку родственнику Виктора Соколова, а потом стал его расспрашивать: — Жив, здоров? Возвращаешься в батальон?

— Так точно, товарищ полковник.

— Виктора Алексеевича видел?

— Надя говорила, что он готовит экспедицию. Скоро, наверно, отправится в горы, на Эльбрус…

— Да, Федор. На Эльбрус, — сказал Николай Иванович задумчиво. — Не представляю, как они смогут выполнить такое сложное задание. На дворе зима. А какие нынче там снегопады! Так завьюжит, что с головой занесет. Но спешит наше командование, чтобы выбросить поскорее к чертям фашистский флаг с вершины.

Совсем недавно генерал армии Тюленев чистосердечно признавался; «Каждый рад, пролетая над горами, корю себя за то, что не смогли остановить фашистов, прорывающихся на Эльбрус. Не дождусь, когда мы сможем отправить туда экспедицию… И выбросить к чертям гитлеровские штандарты!» И вот этот час, кажется, настал.