Юрий Мещеряков - Панджшер навсегда (сборник)

– Ну, гвардеец, как ты теперь? – излишне восторженно спросил Ремизов, но солдат не почувствовал лукавства.

– Если не шевелиться, то не больно.

– Вот, уже лучше. Потерпи, все будет в порядке. Хирурги, они, знаешь, какие? Все могут.

– Хирурги? Да! Меня два раза штопали. И нормально. И тебя заштопают, – жизнерадостно вставил Черкасов. – Конечно. А потом домой поедешь. Мы тут еще будем корячиться, в эти дурацкие рейды ходить, а ты – домой…

Замполит безостановочно и складно продолжал рассказывать свою самую длинную сказку, а Ремизова коробило от этого вранья, непреодолимая печаль застилала глаза и сердце, и он не мог произнеси ни слова. Комков продолжал блаженно улыбаться, он был по-настоящему счастлив, возможно, как никогда раньше, вяло поворачивал голову, стремясь поймать все обращенные к нему взгляды. Своим безошибочным внутренним чутьем он сделал последнее в своей жизни открытие, осознал одну величайшую в мире вещь. В эти уходящие минуты его любили все люди, что сейчас находились рядом: и замполит, который всегда плел байки, и ротный с его странными, такими печальными глазами, и ребята, которых он больше никогда не увидит. Веки Комкова медленно опустились, закрывая свет, голова мягко повернулась набок, и он затих.

– Умер, – поднялся с пола замполит, снимая с головы шапку. – Земля тебе пухом, Комков.

– Он уже прошел чистилище. Здесь, на земле. Теперь он на пути в рай.

– Доложишь комбату?

– Нет. Для нас он мертвый, для них останется тяжелораненым.

Словно подслушав их разговор, позывными штаба батальона отозвалась радиостанция.

– «Дрозд», что у тебя? – включился Савельев.

– Поле пройти невозможно, бьет снайпер.

– Хватит придумывать!

– Так и есть, там пятьсот метров голого пространства, нас сразу накрыли.

– Хватит придумывать!

– Мне нечего придумывать, у меня тяжелый «300»-й.

– Я приказываю, выполняйте задачу!

И тут до командира роты дошло, что они, все эти бесконечные руководители, ему просто не верят и никогда не верили. Ни Чигирина, ни Кашаева, ни этого Савельева не задевали пули и осколки, они не мерзли на перевалах, рядом с ними никто не подрывался на минах, они не шли первыми в дозоре, и теперь они позволяют себе не верить командиру роты! И даже теперь, когда он доложил о своем тяжелораненом, его не услышали. Ремизов разъярился:

– Я… не буду… выполнять… ваш приказ! – злобно, почти по слогам отправил он в эфир, смутно осознавая, что за этим может последовать трибунал.

– Я не понял. Повторите.

– У меня «300»-й. И я не буду выполнять ваш приказ.

– Понял, – услышал Ремизов в ответ и не узнал голоса начальника штаба, словно сейчас с ним разговаривали два разных человека. Этот второй ему поверил.

Обратный путь показался тяжелым. По очереди двумя четверками несли тело убитого солдата, именно оно и было самым тяжелым в этом пути. Овражистую расщелину рота прошла спокойно, снайпер молчал, в лучшем случае его все-таки достал Васильев. Афганцы встретили их в кишлаке растерянно, даже в оцепенении, в этот раз они не пили чай, не прятались по углам от случайного ветра, не рассматривали с интересом союзников, они безмолвно стояли, встречая человека, тело которого только что оставила душа. Когда рота остановилась на короткий привал, опустила на снег тяжкую ношу, в лагере началось движение, афганские солдаты предлагали шурави сигареты, консервы, несли горячий чай в алюминиевых кружках, у Ремизова возникло ощущение, что они замаливают свой грех. «Надо же, нам сочувствуют, – сумеречно думал ротный. – Но это не их грех, это нам больше всех надо». Подошел майор, положил ему руку на плечо и ничего не сказал. И это принимается. Афганцы, большей частью взрослые люди, рассматривали чистое светлое лицо восемнадцатилетнего русского солдата и недоумевали, как такой молодой мог погибнуть за чужой ему народ.

– Рем, просыпайся, Новый год проспишь. – Черкасов в возбужденном состоянии, подшофе тряс ротного за плечо. – Савельев тебя персонально зовет, все собрались.

– А я так хорошо прилег. И сон какой-то странный приснился. Тигр за мной гонялся. В общем, я убежал.

– Сны все странные, либо мы сами думаем ночью смелее, чем днем, либо за нас кто-то додумывает. А тигр – это испытания, которые ты преодолеешь в будущем году. Хороший сон, за это надо выпить еще в этом году, закрепить.

– Ладно, пошли, закрепим.

Компания офицеров второго батальона гудела, как растревоженный улей, синий дым висел над сдвинутыми в штабе батальона столами, радостными возгласами провожали старый год. Ремизов, свежий после сна, трезвый и еще не успевший почувствовать вакханалии праздника, смотрел на шумное застолье с легким недоумением. Люди вычеркивают из прошлого все плохое, они спасаются в своих надеждах, они рассчитывают, перешагнув невидимую черту времени, оставить за ней все свои беды. Они не наивные, но так хотят верить в новогоднюю сказку!.. Уходящий 1984 год был и, наверное, останется самым тяжелым в их жизни, и не забудут они его, как бы ни пытались, и с утра с похмелья будет трещать голова, как проклятая.

– Рем, давай к столу.

– Штрафную ему!

– Ты что такой кислый, лишнего переспал? – Савельев, вальяжно развалившись, сидел во главе стола, он слегка запьянел, и это не мешало слушать, о чем говорят за большим столом. – Налейте ему, а то человек в себя никак не придет. Мы провожаем старый год со всем его дерьмом, за тобой тост, скажи, что ты о нем думаешь.

– Ну что, – Ремизов встал прямо, поднял эмалированную кружку, прокашлялся, – много хороших ребят мы потеряли в уходящем году, досталось нам, – но раз мы собрались за новогодним столом, значит, все не так плохо. Я благодарен этому году за то, что в трудные минуты мы были вместе, смогли за себя постоять. Мой тост за всех нас, за настоящих вояк, за солдат и офицеров второго мотострелкового батальона!

– Ура! – встал рядом со своим командиром его замполит, и, увлекаемые общим порывом, все поднялись с лавок, дружно грянуло троекратное «Ура!».

– Ремизов, – когда разговоры за столом немного приутихли, проговорил начальник штаба, – у меня есть два новогодних подарка для тебя.

– От подарков и от сюрпризов лучше ничего хорошего не ждать.

– Ну, это пессимизм, – Савельев хитро щурился, и это служило хорошим знаком, – твое представление на орден в министерстве подписано, я созванивался с друзьями, скоро будет указ, и, во-вторых, завтра оформляйся в отпуск, а послезавтра – вперед!

Поздним утром, едва проснувшись, осознав, что наступил новый год, Ремизов снова ощутил, как внутри стало легко, а сердце снова часто и сладко застучало. Домой, в Союз, и гори оно все огнем! Теперь только бы расшевелить строевую часть, в которую после празднования не достучишься.