Иван Падерин - Когда цветут камни

— Танки, танки выручай! Чего ты медлишь?! — торопил Корюков командира второго отряда, наблюдая за ходом боя уже из окна третьего этажа. — Не раздумывай, разверни орудия и пулеметы направо и бей, бей по окнам!..

А танки уже горели. Горели жаркими кострами. Вспыхнувшие в голове колонны «тридцатьчетверки» загородили путь остальным. Прорваться на площадь танкистам не удалось. Там они укрылись бы под арками и в разрушенных корпусах, а здесь, на узкой улице, деваться было некуда.

К счастью, внутри домов, откуда немецкие фаустники били по танкам, раздались очереди ППШ и взрывы гранат. Это мелкие штурмовые группы третьего и четвертого отрядов просочились в здания. Они выручали танковый батальон и отрезали путь отхода фаустникам, которые успели отличиться в борьбе с русскими танками.

Через несколько минут Корюков был уже на пятом этаже. Из окна угловой комнаты он хорошо видел действия мелких групп третьего и четвертого отрядов. Время от времени он помогал им огнем минометных батарей, а затем направил туда первый и второй отряды.

Противник отступал к району старого Берлина, на заранее подготовленные позиции. Именно там был создан последний и самый мощный оборонительный пояс фашистской столицы.

— Радист, передай начальнику штаба: перебраться в подвал нашего дома. Скоро здесь будет тихо.

Внизу на лестнице торопливо застучали каблуки. Кто-то бежал вверх и остановился где-то перед площадкой третьего этажа. Максим почувствовал, что это Надя. Он выскочил на лестничную площадку, глянул вниз. Она! Ее маленькие пальцы цепко хватаются за перила: у нее больная нога…

Ни секунды не задерживаясь, Максим, как мальчишка, скользнул на животе по перилам до поворота и оказался перед Надей.

— Здравствуй!..

Она молчала, не отрываясь смотрела на бинт, выбившийся из-под шлема Максима.

— Пулей, осколком?

— Чепуха, это совсем несерьезно.

— Несерьезно… — Надя приложила свою ладонь ко лбу Максима и вдруг поникла, у нее закружилась голова. Она подумала, что нужно схватиться за его плечи, иначе упадет и он будет считать ее неженкой. Но пальцы ее не нашли опоры…

— Надя, что с тобой? — Максим подхватил ее на руки, спустился с нею на несколько ступенек ниже, затем поднялся обратно на лестничную площадку. Маленькая, хрупкая, она казалась совсем невесомой. Глаза ее были закрыты, и можно было подумать, что она спит.

Не открывая глаз, Надя положила руку ему на плечо, а другой обняла шею и прижалась щекой к его груди. Максим слышал, как неровно и гулко колотится ее сердце — так быстро бежала и так трудно ей было бежать. Не выпуская ее из рук, он сел на ступеньку лестницы, расстегнул воротник ее гимнастерки и подул на ресницы. Веки ее мелко задрожали, к уголкам закрытых глаз сбежались едва заметные морщинки. Они были тонкие, как ниточки.

О чем думала Надя в эту минуту? Максим не знал этого, но морщинки-ниточки были так добры, так ласковы и улыбчивы, что он не мог сомневаться: Наде хорошо на его руках.

И едва он подумал, что Надя счастлива, как и сам ощутил, что счастлив, и это изумило и взволновало его.

Он сидел на ступеньке, держал Надю на коленях и как-то по-иному, по-счастливому воспринимал действительность. В отдаленных выстрелах, в разлитом повсюду запахе гари он ощущал что-то бодрящее, подымающее силы. Максим был здесь, в бою, и в то же время был в своем будущем: он ясно видел Громатуху и то, как Фрол Максимович и Татьяна Васильевна встречают его и Надю на крыльце дома. «Вот моя боевая подруга, прошу любить и жаловать», — говорит Максим. Отец проводит Надю в передний угол и по обычаю приискателей золотит ей руку несколькими крупинками россыпи — мир тебе и счастье в доме моем на всю жизнь!

Это было будущее, а война еще не кончилась, не все вражеские пулеметы и снайперские винтовки разряжены, еще много пуль и осколков ищут и будут искать Максима Корюкова, командира гвардейского полка, штурмующего последние и самые опасные укрепления фашистов.

Надя будто почувствовала это, брови ее сомкнулись, между ними пролег глубокий желобок. Ей стало страшно: в дни боев за Берлин Максим стал вести себя как-то неосторожно, появлялся там, где не полагалось быть командиру полка.

Началось это сразу после того, как Василия отправили в госпиталь. Можно ли теперь, при этом его состоянии, сказать ему, что Василий сбежал из госпиталя? Всего лишь несколько минут назад Надя набросилась на одного капитана из штаба дивизии, который, придя в медпункт полка за какой-то справкой, сказал, что родной брат командира полка лейтенант Корюков — власовец, шпион. Надя набросилась на капитана. Кто бы мог подумать, что в ней таится столько ярости? Она готова была даже ударить капитана, чтобы раз и навсегда отбить у него охоту к таким сплетням. Надя так и сказала ему: «Прикусите язык, капитан, иначе я постараюсь забыть, что вы офицер, и раненые солдаты помогут мне в этом!»

Да, она была способна на все, лишь бы защитить честь командира полка, отвести от него тяжелый удар — удар в самое сердце.

А когда Наде сказали, что командир полка ранен в голову, она бросилась искать его, напала на след и, не чувствуя ни усталости, ни боли в ноге, добежала до этого дома. Нет, ничего тревожного с Максимом не произошло. И сейчас его пальцы с нежной бережностью перебирали ее волосы.

Снизу, из подвала донесся голос — кто-то ранен, кто-то просит бинт. Надя вскочила на ноги, поцеловала Максима в губы и побежала вниз.

Через час Максим тоже спустился в подвал. Здесь уже разместился штаб полка. В комнате, занятой начальником штаба, рядом с Вербой сидела седая женщина. Придерживая у рта платочек, она подала Корюкову руку и назвала себя:

— Верба, Галина Сергеевна.

— А это моя крошка, — сказал замполит, приподнимая со своих колен высокую, в коротеньком платье девочку лет двенадцати. Она протянула Корюкову длинную сухую руку, из впалой груди ее вырвался сипящий звук.

— Тома, — сказала она.

— А меня зовут Максимом, — произнес усталым голосом Корюков, бережно подержав ее тонкие пальчики в своей огромной ладони.

Галина Сергеевна, покашливая в платочек, повернулась лицом к мужу, заботливо осмотрела его, поправила воротничок, погоны…

— Пап, а пап, а это что такое? — Тамара тронула желтую полоску над грудным карманом отцовской гимнастерки.

— Это значок о ранении.

— Ты был ранен… Где?

— В Сталинграде.

Девочка обняла отца за шею и заплакала.

— Товарищ гвардии майор, обед готов, разрешите подавать? — спросил Миша.

Повар Тиграсян, полковой врач и Надя быстро накрыли стол. Перед огромными изумленными глазами девочки появились хлеб, мясо, масло, сахар. Столько хлеба, столько сахара! Она перестала плакать.