Анатолий Медников - Открытый счет

— Слушаюсь! — козырнул Сергей.

Вылезая из блиндажа, он подумал: «Решилось, иду за Одер!»

Страха Сергей не ощущал, тревоги тоже. Только в груди у него появился холодок ожидания, как бывало, когда он собирался уезжать, надолго отрываясь от дома.

Войдя в лес, Сергей втянул в себя воздух полной грудью. И вдруг почувствовал, что ещё никогда раньше, за всё то время, что он был на фронте, эти шорохи в чаще сосен и берёз, и густой запах оттаявшей земли, и свежий, с лесной горчинкой ветер не казались ему такими остро-волнующими и необыкновенно приятными.

Майора Зубова ночью внезапно вызвали в штаб дивизии. Дежурившая у аппарата Лиза передала, что звонил сам комдив Свиридов — захвачены-де какие-то очень важные немецкие письма.

— Какие ещё письма, чёрт побери, разве в дивизии нет переводчика? — выругался Зубов, продирая слипающиеся веки, и, когда наконец ладонью протёр их, зло посмотрел на Лизу.

Было часа два ночи. Кругом было тихо, ещё не пели и немецкие первые петухи, и даже со стороны Одера не доносился грохот орудий. Весенняя ночь со свежим, чуть знобящим ветерком через приоткрытую форточку, когда так хочется спать.

— Много?

— Два мешка, — сказала Лиза.

— Что? Откуда столько? Ограбили, что ли, немецкий почтамт?

— Возможно. — Лиза была готова поддержать любую самую бредовую догадку, потому что и ей хотелось спать.

— Что же, я один всю ночь буду копаться в этих паршивых мешках?

— Возьмите Венделя, — зевая, предложила Лиза, конечно же снова первое, что пришло в её, одолеваемую дремотой, голову.

— Немца в штаб дивизии?

— А что?

— А то! — пробурчал Зубов. — Ну ладно, идите к аппарату. — И начал одеваться.

В газике он сел рядом с Венделем, позади пригнувшегося к ветровому стеклу молчаливого и исполнительного шофёра Колотыркина, с которым Зубов воевал уже три года.

— В хозяйство Свиридова, давай в темпе! — сказал Зубов.

— Не холодно вам будет, сильный ветер? — спросил он у Венделя, разглядев, что тот надел серый плащ без погон и пилотку без звёздочки.

— Ничего, в Германии теплее, чем в России, — ответил Вендель, поёживаясь.

— Да, теплее. Но я и в Москве шубы не носил даже зимой, все в деми и деми. А пальто из ратина, между прочим, ожидает хозяина уже четвёртый год и скучает в шкафу.

Сказав это, Зубов ощутил приятную теплоту только оттого, что воспоминание это относилось к той далёкой, мирной, довоенной жизни, когда можно было выбирать, в чём ходить, в шубе или пальто.

Колотыркин нажимал на всю «железку», ветер хлестал по раме куском жёсткой парусины, сердито и протяжно гудел в сосновом лесу, а навстречу по шоссе, мигая притушенными фарами, мчались машины. Когда же кончался лес и по обеим сторонам дороги тянулись поля, ночную темень то здесь, то там прожигали отсветы дальних пожарищ. И от этого всё видимое пространство приобретало как бы новую, гулкую ёмкость и глубину…

Два мешка немецких писем лежали на полу. Два пленных солдата и полудремлющий Окунев сидели в комнате. Майор поднял глаза, едва Зубов хлопнул входной дверью.

— Ага, привет! Вот мешки, вот и фрицы.

Он кивнул на немцев, которые с испуганными лицами тотчас поднялись на ноги и вытянули руки по швам.

— Послушайте, как попали к нам эти мешки? Умора! — начал тут же рассказывать Окунев действительно смешную историю о том, как разведчики Самсонова захватили этих двух солдат.

А дело было так: проходил обычный разведывательный поиск, группа старшины Бурцева на лодках переправилась на западный берег Одера. Там в леску, примыкавшему к болотистой пойме, разведчики натолкнулись на двух солдат, которые тащили за собой тележку с какой-то поклажей.

Разведчики оглушили и связали солдат, не замеченные никем, потому что ночь была тёмная, беззвёздная, а немецкая оборона не образовала здесь сплошной линии. Потом солдат потащили к берегу, к лодке вместе с этими тяжёлыми и таинственными мешками.

Правда, лодки были замечены на реке всполошившимися немцами, они открыли огонь, но Бурцев благополучно доставил пленных и только на берегу обнаружил, что «языки» — это батальонные почтальоны, а в брезентовых мешках письма и маленькие посылки до одного килограмма весом с печеньем, сухарями и плиточками эрзац-шоколада.

— Да, забавно, — сказал Зубов, но не улыбнулся. — Допрос снимали?

Обычно разведчики первыми допрашивали пленных, потом они попадали в Особый отдел, а уже затем, основательно выжатыми, в седьмое отделение.

— Наш переводчик их потрошил немного. Скудно. Это молодцы из батальона дивизии «Шведт», недавно переброшенной с запада, но это мы и без них знаем. Солдаты в батальоне давно не получали ни писем, ни посылок, ждут их с нетерпением. Первая у них почта на Восточном фронте, и вот где она!

Окунев со смехом показал на мешки.

— Ты бы дал мне этих молодцов на денёк побеседовать, — сказал Зубов, только сейчас разглядев пленных солдат: пожилого, лет под сорок пять, с небритой рыжей щетиной бороды, и помоложе, остроносого, в очках, вернее, с одной дужкой и потерянными стёклами, должно быть, во время пленения. Рыжий немец всё время озабоченно поглядывал на мешки, мялся, и чувствовалось, что он хочет что-то спросить.

— Что вы смотрите на мешки? — спросил Зубов.

Немец пояснил, что его так быстро и неожиданно схватили, что он не успел посмотреть, есть ли в мешках ему письма от родных?

— Фамилия?

— Клорен, Ганс Клорен.

Зубов сказал, чтобы Вендель просмотрел содержимое мешков. Он действительно нашёл письмо Гансу Клорену от матери из Киля и отдал солдату.

С любопытством и шевельнувшимся в нём человеческим участием Зубов смотрел на то, как этот рыжий солдат-почтальон, нервно разорвав конверт, начал читать письмо, держа листки дрожащими руками. И по щекам его потекли слёзы.

— Возьмите письмо себе, — разрешил Зубов.

— Это хорошо, что вы так поступили, товарищ майор, — сказал Вендель, явно взволнованный этой сценой.

Когда Зубов прочитал десятка два писем, он подумал, что генерал Свиридов вряд ли бы стал вызывать его ночью, знай он, что в мешках только письма из тыла на фронт, не содержавшие ценных оперативных сведений. Зато они свидетельствовали о разложении гитлеровского тыла.

Правда, даже и в сорок первом письма от родных к солдатам были заполнены жалобами на нехватку продуктов и вещей, на скудные карточки, по которым даже папиросы выдавались одна штука на день.

Но сейчас письма, приходившие на Одер-фронт, выливали на солдатские души такие потоки стенаний и воплей, что можно было не сомневаться: жизнь гражданского населения в Германии превратилась в сплошной ад. Никто уже не помышлял о победе, о делёжке добычи, письма из тыла приносили лишь молитвы о сохранении жизни солдатам, единственное, что можно было послать им в неограниченном количестве…