Джек Хиггинс - Операция «Валгалла»

— Возможно. — Он кивнул, глядя в огонь. — Это возможно.

— Одно я знаю точно, — сказал я. — Там, в покойницкой, лежит не он. По крайней мере, вы не думаете, что это он.

Он взглянул на меня.

— С чего вы взяли?

— Я видел ваше лицо.

Он кивнул.

— Тот, кто там лежит не Борман.

— Как вы вообще о нем узнали? Я имею в виду Бауэра. События в Ла-Гуэрта вряд ли попадают на первые страницы «Нью-Йорк Таймс».

— Я нанимаю агента в Бразилии, который имеет список некоторых имен. Любое упоминание имени из этого списка, где бы то ни было в Южной Америке, он сразу меня информирует об этом. Я немедленно вылетаю.

— Это я нахожу поистине поразительным.

— Что ты хочешь знать, сынок? Как он выглядит? Что это даст? Пять футов, шесть дюймов, выдающиеся скулы, мощная шея, довольно грубое лицо. В любой толпе он мгновенно теряется, потому что выглядит совершенно обыкновенно. Просто еще один работяга, отдыхающий на набережной или где угодно еще. Он был практически неизвестен немецкой публике и прессе. Почести и награды для него ничего не значили. Только власть. — Казалось, что он говорил сам с собой, когда сидел так, глядя в огонь. — Он был самым могущественным человеком в Германии, и никто этого не понимал, пока не закончилась война.

— Мясник, — сказал я. — Тот, кто одобрял окончательное решение и убийство миллионов евреев.

— Но он, так же, посылал военных сирот к своей жене в Баварию, чтобы она о них заботилась, — заметил Каннинг. — Знаете, что ответил Геринг в Нюрнберге, когда его спросили, не знает ли он, где находится Борман? Он сказал: «Надеюсь, что он жарится в аду, но не знаю».

Он поднялся с кресла, подошел к бару и взял бутылку «скотча».

— Могу я вам налить еще?

— Почему бы нет? — Я поднялся и пересел на стул около стойки бара. — Бренди.

Наполняя мой стакан, он сказал:

— Вам известно, что мне довелось побывать военнопленным?

— Это достаточно известный факт, генерал. Китайцы держали вас два года в Манчжурии. Не поэтому ли Никсон нарушил ваш заслуженный отдых, чтобы вы сопровождали его в Пекине год назад?

— Нет. Я имею в виду, еще раньше. Я был в плену раньше. В конце Второй Мировой Войны меня захватили немцы. Держали в Шлосс-Арлберг в Баварии. Там было организовано пристанище для пленных знаменитостей.

Я, действительно, об этом не знал, хотя это было так давно, что вряд ли стоило удивляться. Кроме того, по-настоящему слава к нему пришла в Корее.

— Я этого не знал, генерал, — признался я.

Он бросил лед в стакан с большой порцией виски.

— Да, я пробыл там до самого упора. В местах, которые ошибочно известны как Альпийская твердыня. Частица пропаганды Геббельса. Ему, действительно, удалось убедить Союзников, что таковая существует. Это привело к тому, что по началу войска с большой опаской приближались к этим местам, что позволило превратить их в место отдыха для крупных нацистов, сбежавших из Берлина в те последние несколько дней.

— Гитлер мог бы сбежать, но не сделал этого.

— Это верно.

— А Борман?

— Что вы имеете в виду?

— Одного я никогда не мог понять, — сказал я. — Он обладал блестящим умом. Даже половины его способностей было бы слишком много, чтобы не оставлять до последнего момента использование шанса выжить. Если он, действительно, хотел сбежать, ему бы следовало отправиться в Берхтесгаден, где у него был бы шанс, вместо того, чтобы оставаться в бункере до конца. У него не могло не быть плана.

— Он у него и был, сынок. — Каннинг медленно кивнул. — Жизнью своей можешь поклясться.

— Откуда вам это известно, генерал? — спросил я тихо.

И вдруг он взорвался, утратил выдержку.

— Потому что я его видел, черт побери, — крикнул он хрипло. — Потому что я стоял от него не дальше, чем сейчас от вас, обменялся с ним выстрелами, держал его за горло своими руками, это вам понятно? — Он замолчал, вытянул руки, посмотрел на них с каким-то удивлением. — И упустил его, — прошептал он.

Он прислонился к стойке бара, опустил голову. Наступила долгая пауза, в течение которой я не знал, что сказать, а ждал, ощущая пустоту в желудке от волнения. Когда он поднял голову, то снова был спокоен.

— Знаете, что удивительно, О'Хаган? Чертовски странно. Все эти годы я хранил это в себе. До этого момента никогда не рассказывал ни одной живой душе.

Это началось, если позволительно где-то говорить о начале, утром в среду, 25 апреля 1945 года в нескольких милях севернее Инсбрука.

Когда при первых признаках рассвета Джек Говард вылез из грузовика в конце колонны, было мучительно холодно. Землю укрыл выпавший сухой снег, поскольку долина, где они остановились на ночевку, находилась высоко в Баварских Альпах. Однако, из-за плотного липкого тумана, висевшего среди деревьев, гор было не видно. Это слишком напоминало ему Арденны, чтобы чувствовать себя спокойно. Он потопал ногами, чтобы немного согреться и закурил сигарету.

Сержант Гувер разжег костер, и люди, их осталось теперь пятеро, сидели вокруг него на корточках. Андерсен, О'Гради, Гарленд и Файнбаум, который когда-то играл на кларнете с Гленом Миллером и никому не позволял забыть об этом. В этот самый момент он с соответствующей гримасой на лице пытался вдохнуть в огонь жизнь. Он первым заметил Говарда.

— Проснулся капитан. Выглядит неважно.

— Глянул бы на себя в зеркало, — заметил Гарленд. — Думаешь, ты похож на маргаритку или что-то вроде этого.

— Вонючий сорняк — вот единственное растение, на которое он когда-либо был похож, — сказал О'Гради.

— Круто, — оценил Файнбаум. — Тебе конец. Теперь будешь сам добывать себе фасоль. — Он повернулся к Гуверу. — Я спрашиваю тебя, сардж. Взываю к лучшему в тебе. Неужели это лучшее, что это жулье может мне предложить после всего, что я для них сделал?

— Это непристойно, Файнбаум, разве я не говорил тебе когда-то? — Гувер налил кофе в алюминиевую кружку. — Если ты собираешься снова играть в водевилях, тебе придется много практиковаться.

— Да, сказать по правде, у меня в последнее время возникла особая проблема. Я потерял публику. Большая ее часть умерла при мне, — посетовал Файнбаум.

Гувер направился с кружкой кофе к грузовику, и подал ее Говарду, не говоря ни слова. Где-то вдали громыхнуло.

— Восемьдесят восемь? — спросил капитан.

Гувер кивнул.

— Неужели они никогда не прекратят? Я не понимаю, какой в этом смысл? Каждый раз, когда мы включаем радио, нам сообщают, что война окончена.

— Возможно, они забыли оповестить об этом немцев.

— Вполне возможно. Есть шанс осуществить это по каналам?

Говард покачал головой.

— Это ничего не даст, Гарри. Эти немцы не намерены сдаваться, пока не получат тебя. В этом все дело.

Гувер хмыкнул.