Виктор Московкин - Ремесленники. Дорога в длинный день. Не говори, что любишь: Повести

Она никогда ничего плохого не говорила о муже, который был посажен и погиб в тюрьме, но подсознательно Ломовцев был настроен против него.

Муж у Аси погиб глупо, от глупого усердия. Сам загубил человека, сам же и поплатился. Зачем ему было в ту глубокую ночь идти в лес, где горели костры, зажженные какими-то шалопаями? Пусть бы лучше лес, лес вырастет, человек не возрождается, он может быть только в повторении детей, внуков.

Но Ася говорила об этом человеке так, что нельзя было позволить не только осуждения — малейшего упрека. Она этого не вынесла бы, это бы ее оскорбило. А Ломовцев не хотел и не мог оскорбить ту, появление которой в палате было схоже с появлением раннего майского солнышка.

Ася была из тех людей, которые и в горести своей находят шутливые нотки, те самые нотки, что помогают жить. Смеясь, она рассказывала, как познакомилась со своим мужем.

В один из летних дней она пошла с подругами на реку. Место считалось зоной отдыха, и там было очень много людей. Она выкупалась, расстелила байковое одеяло и углубилась в чтение. Подруги куда-то убежали. Поблизости оказался парень, сбросил брюки, рубашку и попросил ее присмотреть. Она почти даже не взглянула на него, невнимательно кивнула. Так же невнимательно она бросила взгляд на того, кто натянул на себя оставленную одежду. Полчаса, может, прошло, час, пришли подруги, а потом появился парень в плавках, растерянно озирающийся. «Девушка, где-то тут была моя справа?» Вот только тогда она разглядела его. Парень был плотный, мускулистый, смугловатый, только нос показался ей смешным, кончик как-то изгибался и казался подтянутым к верхней губе. Она еще не совсем поняла, что произошло, и огорченное лицо парня, его растерянность рассмешили ее. Но парню было не до смеха, не идти же в таком виде домой.

Девчонки сжалились над ним и по его просьбе, он сказал им адрес, побежали за другой «справой», а Ася осталась с ним коротать время. Разговорились. Он только что из армии. Служил в ГДР. Наверно, вор и польстился на его заграничную одежду. С этого дня они стали встречаться и поженились.

Ломовцев разглядывал ее красивое нежное лицо, пышные волосы, не умещавшиеся под белой шапочкой, и удивлялся, как она могла полюбить человека такой неприглядной внешности, а уж неприглядность услужливое воображение дорисовало ему.

Однажды в палату вошли два мальчика. Старший, лет семи, вел за руку маленького и очень серьезного карапуза. По одному взгляду можно было определить, что это братья, а посмотрев внимательно, Ломовцев догадался: перед ним Асины дети. Тот самый нос, «кончиком подтянутый к верхней губе», особенно был характерен у младшего.

Они подошли ближе, и старший без обиняков, как-то даже угрюмо спросил:

— Ты как упал? С бревна?

— С бревна, брат. Катапультировался…

— Как летчик с самолета? — оживленно спросил парнишка.

— В точку попал. Только я не набрал высоты и не раскрыл парашюта. Врезался в землю. Теперь вот прикован…

— Ты не прикован, — возразил парнишка, — тебе не велели вставать.

— И это верно, — согласился Ломовцев и добавил: — Что же ты не знакомишься, брат? Сразу с бревна начал.

— А мы знакомы, — вывернулся паренек. — Тебя зовут дядей Гришей. Мама говорила…

— Ну это меняет дело. — Мальчишка все больше нравился ему. — Тебя-то как зовут?

— Меня Ленька. А это Аркашка.

— А почему он такой сердитый?

— Он не сердитый. Он маленький.

Ломовцев поразился простой мысли: долгие часы Асиного дежурства ребятишки остаются одни, и понял, чем жертвует эта молодая женщина, когда просиживает с ним и свободное от работы время.

Как-то он спросил ее:

— Как они там одни, без тебя?

— Привыкли, — просто ответила Ася. — Леня — деловой паренек.

После полуторамесячного неподвижного лежания Ломовцеву разрешили подняться. Что ему придется заново учиться ходить, это он предполагал, озадачило другое: пальцы правой руки хотя и действовали, но не имели силы. Он поделился своей тревогой с врачом, но на того, как видимо, его сообщение не произвело впечатления.

— Будете разрабатывать, и постепенно пройдет. Лучше всего подойдет теннисный мячик.

«Постепенно пройдет…» А как же он будет работать, ему уже надоело до чертиков это вынужденное безделье.

Врач еще добавил:

— Не пугайтесь, если к перемене погоды будут сильно болеть шейные мышцы. Лучше к этому сразу подготовиться.

Этого еще не хватало! Ломовцев приуныл, успокаивало только то, что выздоровление пошло быстрее, с каждым днем он чувствовал себя увереннее: если до этого поворачивал голову вместе с плечами, то теперь двигал шеей, немного, но все-таки двигал. Потом настал день, когда его выписали.

Расставание вышло совсем не таким, какое можно было ожидать. Он сердечно попрощался со старым врачом, тетей Варей, а вот с Асей, можно сказать, прощания не получилось. Ему хотелось сказать ей что-то значительное, теплое, он уже знал, что любит ее. А увидев ее бледное лицо с жалкой попыткой улыбки, сдавленно и невнятно выдавил: «Напишу… ты уж смотри…» И больше вроде ничего не добавил.

Потом уж в автобусе, который вез его в свой город, долго казнил себя за нелепые пустые слова, сказанные ей. «Напишу» — это еще ладно: хотя неопределенно, но что-то выражает; а «ты уж смотри» — что он подразумевал, когда эти слова вырвались у него? Болван, какой болван! Два месяца с ним возилась, как с ребенком, в ущерб своему времени… Видел, что и он нравится ей. Только круглый идиот, неблагодарный невежа мог поступить так.

Днем он сходил в поликлинику, наведался на работу, а вечером, когда лежал на неразобранной кровати в своей холостяцкой квартирке, его сдавила такая тоска, что он готов был сейчас же пешком отправиться в тот районный городок. Он понял, что ему необходимо видеть Асю, необходимо ее присутствие.

Никто, пожалуй, не удивился, когда он на следующий день, приехав с первым автобусом, явился в больницу, и только старый врач, когда узнал в чем дело, невесело сказал:

— Видимо, вы нашли свое счастье, а вот ваше появление в больнице оказалось для нас сущим несчастьем. Где я найду ей замену? Но я не враг рода человеческого, живите, и пусть хранит вас ваша любовь от разных напастей.

Старик отечески расцеловал Асю, сердито подтолкнул к двери:

— Идите, идите…

В один день, уладив все необходимые дела, Ломовцев увез Асю с ребятишками.

В небольшой двухкомнатной квартирке старого дома худенькая женщина с лучистыми крупными глазами и застенчивой улыбкой встретила Головнина, смущенно замешкавшегося у порога.

— Да проходите, что вы, в нашем доме все просто.

Головнин пригляделся: и впрямь, чопорной чистоты нету, но все прибрано и всё к месту — тахта у стены и телевизор в противоположном углу, легкий стол с четырьмя стульями, на стене репродукция: еще не замерзшая река со снежными берегами и синеватым лесом, а ниже висят лапоть да немыслимая чугунная тарелка не тарелка, а металлические кружева в форме тарелки. Головнин улыбнулся — странности характера Ломовцева сказались и тут.