Виктор Московкин - Ремесленники. Дорога в длинный день. Не говори, что любишь: Повести

Сергей, не вставая, недобро ответил:

— Мне в чем каяться? Если у тебя есть что, выкладывай.

— Ты не своевольничай! — повысил голос Сенькин. — Ты выйди и расскажи, как попал в милицию. Шуточки ему!.. Не бойсь! Если поругаем — только на пользу. Если настоящий человек — исправишься. Не захочешь — поможем.

— Вот дает! — восхитился Олег. — Кра-а-сиво говорит. А ты выпил крепко, да? В милицию?

— Помолчи…

Сергей скосил глаза на собравшихся — все больше женщины и девчата, после еды благодушные, с любопытством поглядывают на него и на Сенькина.

Игорь пояснил массе:

— Они на охоте избили одного мужика, тот пожаловался на них в милицию. Тут есть над чем призадуматься. Жалуется человек — надо разобраться и честно ответить, прав он или не нрав. Не правы, конечно, те, кто избивал. Из песни слова не выкинешь… Головнин, наоборот, считает, что он прав. Коли так, борись, не становись в позу обиженного.

— Вот да-а-ет! — прошептал Олег.

— Каждый должен стать бойцом, — вдохновенно продолжал Сенькин. — Верно, один в поле — не воин. Но если все будут так рассуждать, где же взять армию?

— Пра-а-вильно, Сенькин! Се-е-рега зря бить не бу-у-дет! Я зна-а-ю Серегу!

С этого началось настоящее собрание. Сенькин стал доказывать Олегу, что тот его не так понял, женщины закричали, что они вообще ничего не понимают, зачем их привели сюда. Со стула вскочила прессовщица Аня Анохина, «законодательница мод» в цехе, миловидная, со стрижкой «шведский мальчик». Она осадила Игоря Сенькина:

— Что же в милиции-то не разобрались? Где так они это хорошо умеют. Откуда мы можем знать, кто прав? Ты, что ли, битый-то? Тебя спрашивать?

— Постой, Анохина, всё не так, — стараясь утихомирить собравшихся, убеждал Сенькин. — В милиции разобрались и сделали выводы. Вполне понятно, просят дать характеристику на Головнина, как нарушившего наши законы…

Анохина всплеснула руками:

— Свет ты мой батюшка! Отец родной, Сенькин! Что же ты плетешь тогда вологодские-то кружева? Так бы сразу и сказал: нужна характеристика на Сергея. Так вот слушай, любимый, это моя характеристика: случись что с машиной, не к тебе иду, идолу, — Серегу разыскиваю. Он не балабонит, делает… Сережка к нам мальчишкой пришел, ласковый паренек, другой раз и взорваться надо бы— смолчит. А уж если довели, избил кого-то, — наверно, за дело. Правильно Олежка кричал: «Серега зря бить не будет!» Записывай мою характеристику, председатель.

— Анохина, ты уводишь линию собрания!

— Это еще какую линию? — напористо спросила бабенка. — Совесть потеряли, крикуны записные! Ты уж зубы стер, на собраниях-то выступавши. Шельмовать парня не дадим, учти, прокуда! — Впилась злыми глазами в Сенькина: — Осекся в чем-то, так давай по-человечьи, не хай огулом. Потоньше подходи к живой душе…

— Чем я не тонко? — защищался Игорь. — И… вообще, твое мнение одиночки… Смекалина хотела выступить. — Игорь поискал глазами по рядам. — Давай, Смекалина!

Поднялась высокая девушка, светловолосая, в аккуратном халатике, первогодок в цехе, после десятого класса. Строго уставилась на Анохину.

— А что, собственно, произошло? — звонко, с веселой наивностью спросила она. — Вы считаете, эту историю надо разбирать потоньше? — помедлила, наслаждаясь наступившей тишиной. — Потолще, уверяю вас. Эдак что же получится? Сегодня избиение, завтра — грабеж. Подумаешь, затронули достоинство! Да если я не виновата, кричите на меня, останусь спокойной. Разве мы не имеем права вмешиваться в жизнь своего товарища?

— Вы-ы-учили, — сказал Олег.

— Нет, я просто удивляюсь вам! — закончила Смекалина.

— Удивляться будешь, когда каши побольше съешь! — выкрикнула Анохина. — Ишь вскочила, активистка…

— Товарищи! — взвыл Сенькин. — Давайте направим собрание по руслу.

— Пошел ты с этим руслом, обед кончился. Работать пора.

— Товарищи, товарищи! Не расходитесь! Давайте постановим: профком разберется и сделает выводы. Доверяете профкому?

— Доверяем.

На выходе Анохина толкнула упругим плечом Головнина.

— Он что, зайца чужого спер, кому начистили?

— Коня.

— Вот сволочной народ! — удивилась Анохина. — До чего люди доходят! Ты не расстраивайся, в обиду не дадим. Мы, если надо будет, в эту милицию отпишем. Прислушаются. А обормоту Сенькину просто так не пройдет, я ему сделаю…

Головнину хотелось протестовать: «Не надо ничего делать обормоту Сенькину, ерунда все это, как плохой сон: привиделось и забылось», — но Анохина уже шагала по пролету меж станков к выходу из цеха.

Он еще не передал смену, когда ему сказали, что зовут в завком.

— По-ошла писать гу-у-берния, — сочувственно сказал Олег, который начал понимать, что с его напарником случилось что-то в самом деле неприятное. — Меня во-от так же та-аскали от одного к другому: в са-анаторий путевку уговаривали взять. Горела… Ве-еришь?

— Верю. Теперь всему верю.

— Ну и ду-урак, — обиделся Олег. — Ню-юня!

На втором этаже административного корпуса Головнин столкнулся с Игорем Сенькиным — тоже шел по вызову к Ивану Егорычу.

Иван Егорыч Смолин, председатель завкома, — из тех неглупых, расчетливых людей, которые знают, когда и что сказать, кого поддержать, когда промолчать. Хорош ли, плох ли — никогда не скрывал своего нутра, будто говорил: принимайте, какой есть, любите, если люб, не нравлюсь — противиться не стану. Ходовая его поговорка: умный в гору не пойдет, умный гору обойдет — бесила только ханжей, которым безрассудная смелость других — лакомая пища для собственного нудного морализирования. Принимается коллективный договор, обсуждаются итоги работы — Иван Егорыч мягко и настойчиво доказывает: люди мыслили за вас, заботились, вон сколько понаписали, напридумывали, чего вам остается? Возражения есть?

Всегда находится кто-то, кто крикнет: «Нету-у!» И все предложения Ивана Егорыча проходят большинством.

Ему к пятидесяти, роста он высокого, сухощав, вытянутое узкое лицо в косых морщинах, густые темные волосы почти без седины.

Рядом с ним на стуле Анохина воинственно уперлась кулачками в мягкие бока.

Ивану Егорычу смешно оттого, что просунувшаяся в дверь физиономия Сенькина глуповато-испуганная, смешна ему воинственная поза Анохиной, смешон и нелеп сам случай с Головниным, но от него ждут справедливого решения, и он напускает на себя вид неприступного судьи.

— Входи, входи, гренадеры, — едко-ласково приглашает Иван Егорыч. — Входи, не стесняйся.

Сергей садится поодаль. Он ждет слов, оскорбляющих его достоинство: натерпелся за день, готов ко всему.

— Сенькин, что за маскарад ты устроил в красном уголке? — слышит Головнин слова Ивана Егорыча, он переводит взгляд на миловидную Анохину; Аня подмигивает ему зеленым глазом, таким он кажется от падающего света из окна, пришторенного зеленой занавеской, шевелит пальцами разжавшегося кулачка — Сергей не понимает ее.