Борис Подопригора - Война: Журналист. Рота. Если кто меня слышит (сборник)

Из грез о родном городе и далекой доармейской жизни его вернул грубый голос прапорщика Кузнецова, который спросил Панкевича, кивнув на труп:

– Ну? Тянем кота за хвост?

– Погоди, Валера, – неуверенно откликнулся старший лейтенант. – Надо обмозговать все… Черт его знает, что там! Может так накрыть, что мало не покажется…

– Ага, – сказал Маугли. – Не дай бог там «лягуха» или «монка»! Тогда – аллес…

Квазимодо посмотрел на бойца, словно царь на жида:

– Еще один… специалист выискался… О-хо-хо…

Прапорщик вздохнул, собрал лоб в морщины и вдруг неожиданно сказал – неизвестно кому, вроде как просто в пространство:

– Сон мне сегодня нехороший приснился… Танюшка, доченька трехлетняя, приснилась под утро – будто забралась на табуретку, чтобы игрушку с полки достать, ну и упала… Лежит, плачет… Я её целую в лобик, а она… говорит: «Папа, у меня колечко сломалось». Я гляжу, а у неё и вправду колечко детское на пальчике треснуло и прямо на три части развалилось. Я говорю, не плачь, мол, починю. А она: его уже не починишь… Вот такой херовый сон мне приснился, ребята…

С этими словами Квазимодо взял веревку и пошел к трупу.

– Валера! – вскинулся было Панкевич, но понял, что все равно не остановит прапорщика.

Все приникли к земле, провожая глазами фигурку Кузнецова. Квазимодо постоял некоторое время перед трупом, затем склонился над ним, что-то долго и сосредоточенно рассматривал, потом начал осторожно продевать веревку между телом и локтем убитого.

– Интересно, – прошептал Маугли. – К чему это он про сон свой… Я, товарищ старший лейтенант, никак вот товарища прапорщика понять не могу. Не идентифицирую. Какой-то он… Хмурый, злой всегда, не улыбается, хотя видно же, что мужик-то нормальный… Он – как монумент какой-то… Прямо Чингачгук…

Панкевич покосился на бойца, вообще-то, обсуждать с рядовым прапорщика – это, скажем так, некоторые вольности, но… Когда «нервяк» давит, допускается и не такое, и поэтому Рыдлевка тихо отозвался:

– Это он после плена таким стал. Говорят, в первую еще, срочником. Остальных на глазах порезали, а ему пальцы и ребра переломали, да и нос в придачу… Повезло ему, бежал, седой и обмороженный вернулся…

– Как «срочником»? – не понял Веселый.

– А так, – ответил Панкевич. – Ты думаешь, сколько ему?

– Ну тридцать пять…

– А двадцать пять – не хочешь?! Да он только чуть постарше тебя… И в Чечню он вернулся, сами понимаете, зачем…

– Да уж, – сказал Маугли после паузы. – Чего тут непонятного…

От трупа вернулся Квазимодо. Казалось, рубленые складки на его лице проступили еще резче.

– Ненавижу… Ненавижу…

После короткой паузы Панкевич встал, отряхнул колени и объявил свое решение:

– Так… Значит, мы с Родионенко и Мургалов с тобой, Валера, тянем веревку! Как только перевернем его – сразу мордой в землю! Понятно? Хватит уже трупов…

– А зачем переворачивать? Можно ж и так вытащить? – подал голос молчавший все это время Коняев.

Квазимодо посмотрел на бойца как на полиомиелитного:

– Зачем… Были уже такие умники, вытянули, на свою голову. Мину. Привязана была. Притащили прямо себе под нос…

Прапорщик повертел головой, посмотрел на Рыдлевку и добавил:

– Все ж таки надо вот там вот подкопаться… Хоть какой-никакой брустверок для пущей надежности. А?

– Дело, – согласился Панкевич и рявкнул на Коняева: – Чего замер? Уснул, что ли? Бери лопатку, пошли.

Рыдлевка отвел Коняева к редким кустам и мотнул подбородком:

– Давай не стой, как памятник. Копай окопчик, да пошустрее и поглубже.

Конюх, что-то ворча, начал врубаться саперной лопаткой в твердую почву. Промучившись с дерном и корнями, он остервенело долбил затвердевшую глину. Панкевич, наблюдая за его работой, закурил.

Маугли, довольный тем, что копать выпало не ему, с ухмылкой подмигнул Веселому:

– Приятно посмотреть, когда человек своим делом занимается?

Между тем Коняев, пользуясь моментом, вполголоса обратился к Панкевичу, надеясь, что его не услышат Маугли и Веселый:

– Товарищ старший лейтенант… Можно обратиться?

– Не «можно», а «разрешите»… Чего там у тебя?

Конюх сглотнул и, не переставая долбить глину, опять прошептал:

– Товарищ старший лейтенант… А можно я в третьем взводе буду… Ну они чаще на боевые ходят… И почти весь призыв мой… Вы, конечно, хороший командир, и пацаны уважают… Но я хочу к Орлову. Он тоже – псковский…

Рыдлевка сплюнул с губы табачную крошку:

– А я в космос хочу… Что, все из-за этих фоток разобраться не можете?

Коняев ничего не ответил, и Панкевич повторил свой вопрос:

– Я спрашиваю, с фотками проблема?

Конюх прошелестел еле слышно в землю:

– Они говорят: срок – сутки, а где я их возьму… Ну не брал я их, товарищ старший лейтенант.

Рыдлевка скривился, оглянулся на труп Малецкого и аж головой замотал:

– Нашли время… уроды. При покойнике из-за каких-то фоток… Иной раз смотришь на вас, на себя… Думаешь: нормальные мы или уже все тряхнутые какие? Что, по-человечески не разобраться?

– Ну товарищ старший лейтенант… Ну пожалуйста…

– Не нукай, не запряг… Ладно, я подумаю чего-нибудь. Хорош глину долбить.

Рыдлевка махнул рукой Веселому, Маугли и Квазимодо. Они подошли, взялись за концы веревки. Панкевич отер лоб, на котором выступила испарина:

– Все, парни, пора! Тянем по моей команде. Не рвем, а именно тянем! Как только он завалится – кротами в землю. Ясно? Конюх, ты понял? Ты вообще не вставай и не смотри туда даже. Главное, не дрейфить, все будет – спок!

– А если он не завалится? – спросил Коняев, вытирая глиняную пыль с лица.

– Че ж ты каркаешь-то, ты! – заорал на него Маугли. – Тебе ржать положено, а не каркать.

– Тихо! – рявкнул Квазимодо. – Завалится… Куда он денется…

Однако прапорщик все же еще раз почесал голову, потом достал из ножен трофейный штык от древней «токаревой самозарядки», подошел к трупу и вонзил лезвие по рукоять в землю сбоку от тела, образуя некий дополнительный упор.

– Вот так-то лучше будет. Упрется в рукоятку и завалится как миленький… Коняев! Чего засопел, как паровоз? Очко, поди, заиграло? Не бзди…

Панкевич огляделся внимательно и залег за брустверок последним.

– Вот будет смешно, если под ним ничего нет, – шепнул Веселый Маугли.

Москвич кивнул:

– Ага. Ухохочемся прямо.

– Поехали! – махнул рукой Рыдлевка.

Веревка натянулась, как струна. Негнущийся Малецкий вздрогнул, сдвинулся, нехотя приподнялся, наткнулся боком на рукоятку воткнутого в землю штыка и с запрокинутой головой плюхнулся на живот. Наступила тишина, в которой отчетливо слышалось тяжелое дыхание людей за невысоким глиняным брустверком. Веселый повернул было голову к Маугли – мол, кто был прав? – но через секунду ухнуло, ударив всем по барабанным перепонкам. Уши заложило, ветки кустов затрещали, посеченные осколками, а сверху дождем посыпалась труха и редкие ржавые листья.