Юрий Додолев - Мои погоны

Из землянки — длинной, низкой, похожей на овощехранилище, вышел, скребя под мышками, командир нашего отделения сержант Божко, кряжистый, как пень, парень, с лицом изрытым оспой. К Файзуле сержант тоже относился с недоверием и даже сказал мне, что козу, наверное, украл он, Касимов.

— Почему так считаешь? — поинтересовался я.

— Больше некому, — сказал Божко. — Уж очень шустрый этот Файзула. За ним глаз да глаз нужен.

К Божко я проникся симпатией с первого дня. Когда нас, новичков, распределяли, командир взвода лейтенант Сорокин сказал:

— Служить будете в третьем отделении. Сержант Божко объяснит вам, что и как.

— Пошли, хлопцы, — буднично сказал сержант.

Подведя нас к землянке, он с гордостью объявил:

— Сами рыли.

Я спустился в землянку, по обе стороны которой смутно вырисовывались нары, сколоченные из плохо очищенных бревен, и сразу почувствовал: кусает кто-то.

— Вши? — спросил Генка.

— Вшей у нас нема, — обиделся Божко. — Блохи! Лично я на них — ноль внимания.

Сказав это, сержант сплюнул, выразив таким образом свое отношение к этим насекомым. «Увидел бы Казанцев», — подумал я и усмехнулся.

— Чего ты? — Божко посмотрел на меня.

— Старшину вспомнил.

— А-а… — Божко понимающе кивнул.

— Жгут! — воскликнул Генка, словно блошиные укусы доставляли ему удовольствие.

— Ага! — весело откликнулся сержант. — Те, у которых кожа послабже, не выдерживают — на воле спят.

Говорил Божко с нами, как равный с равными. Это понравилось мне: да сих пор сержанты и старшины, за редким исключением, не упускали случая показать дистанцию, которая отделяет их, младших командиров, от меня, простого солдата.

Я подружился с Божко — он привлекал меня степенностью, рассудительностью, умением ладить с людьми.

Я и Генка спали из-за блох на открытом воздухе. Божко часто присоединялся к нам. Глядя на посеребренные луной облака, говорил:

— А у нас на Украине небо другое.

— Лучше? — спрашивал я.

— Лучше, — твердо отвечал Божко.

— Зато у нас леса! — восклицал я.

— И у нас леса, — не сдавался сержант.

— Ну это ты того, привираешь, — недоверчиво произносил я. — Украина — это степь.

— И степь, и лес, и горы, — подхватывал Божко. — После войны приезжай в гости — сам увидишь. Я в Черниговской области живу. Там природа — поискать только. Варениками угощу.

— Вкусная штука?

Божко причмокивал.

— Вкусней их ничего нет!

Иногда он становился грустным, задумчивым, и тогда я понимал: он вспоминает свой дом, свое село, в котором не был несколько лет — когда началась война, Божко отбывал действительную.

— Из дома пишут? — интересовался я.

— Пишут, — отвечал Божко.

— Что пишут?

— Разное. Пишут, что немец сильно лютовал — до сих пор в землянках живут. После войны придется вкалывать засучив рукава. Шутка ли, все заново надо будет строить. Приеду домой — первым делом хату построю. Большую хату, намного больше той, что была. Если время будет, приезжай на новоселье.

— Обязательно! — пообещал я.

…Божко прислушался к разговору, хмыкнул, потом сказал:

— Не робейте, хлопцы!

— Эх, сержант! — огорчился Файзула. — Не дал пощупать ребятишек. Знать хочется, с кем воевать придется. Не люблю пугливых — на овец похожих.

— Или на козу, — спокойно произнес Божко.

Наступила тишина. Было слышно, как скрипят сосны и шелестит потревоженная ветром сухая листва.

— Это еще доказать надо, — возразил Файзула. Я определил по его голосу — он усмехается.

— Сукин ты сын! — воскликнул Божко. — Совести у тебя — кот наплакал.

— Зачем ругаешься? — обиделся Файзула. — Доложи, кому следует, только не ругайся.

— Если грешен, сам признайся! — сказал Божко.

Закончить разговор не удалось — кто-то крикнул:

— Шухер!

Из-за деревьев показался взводный. Днем он щеголял в полной форме, а сейчас на нем белела, выделяясь в темноте, нательная рубаха. Эта нательная рубаха с завязочками вместо пуговиц превращала лейтенанта в такого же солдата, как и мы.

— О чем разговор, хлопцы? — спросил Сорокин.

— За жизнь калякаем, — ответил Божко и кашлянул, предупреждая нас — молчок, мол.

— Ну и как она, жизнь?

— Идет помаленьку, — не меняя интонации, проговорил Божко. И снова кашлянул. — Касимов новичков просвещает.

— Храбрые новички, товарищ лейтенант! — вступил в разговор Файзула. — С любой высоты, хвастают, сиганем.

— Прыгнут! — Командир взвода кивнул. — Комбриг приказал не тянуть с этим делом.

— Значит, скоро? — оживился Файзула.

— Что?

— Десантироваться? Правильно я понял, товарищ лейтенант?

— Может, правильно, а может, нет.

Уклончивый ответ распалил ребят. Посыпались вопросы:

— Куда сбросят?..

— Когда?..

— Всех или?..

— Стоп, хлопцы! — Сорокин поднял руку. — Я же не пророк. Получим приказ — узнаем. А сейчас спать!

Когда лейтенант ушел, Божко сказал:

— Человек — наш взводный!

— Толковый, — согласился Файзула. — Говорят, в солдатской лямке ходил.

— Два года, — подтвердил Божко. — Потом его на офицерские курсы определили. Солдаты для него, что дети для отца.

«Верно, — подумал я. — Он хоть и взводный, но свой в доску». И еще я подумал, что ВДВ — так сокращенно назывались воздушно-десантные войска — отличаются от других войск не только сытным пайком, но и отсутствием строевой. Ее заменяет тактика, изучение стрелкового оружия. Две недели, проведенные в ВДВ, дали мне гораздо больше, чем месяц службы в Горьком. Я уже неплохо стрелял (из десяти возможных выбивал шесть), научился владеть финкой. Финка, вложенная в ножны, болталась на ремне. Я даже спал с ней. Финки выдавались всем десантникам.

— По личному указанию Верховного, — объяснили нам в первый же день.

Верховного десантники вспоминали часто. Говорили о нем с нотками снисходительности, как говорят взрослые дети о своих отцах. Божко утверждал, что каждый десантник может в любое время обратиться к Верховному.

— У него на письменном столе списки всех десантников, — утверждал Божко.

— И мы в них? — спросил Генка.

— Конечно!

«Вот это да!» — удивился я, хотя и не поверил.

Ветер утих. Стал накрапывать дождь. «Завтра утром, — снова подумал я. — Завтра шмякнусь — и прощай Зоя». Попытался представить, как она будет плакать, но ничего не получилось — все время возникало Зинино лицо: она улыбалась мне, а я, помимо воли, ей.

Генка тоже не спал. «Хорошо бы дождь до утра не кончился», — помечтал я: в ненастную погоду прыжки отменялись…

Проснувшись, я увидел небо — сплошную синь. «Значит, прыгать». — И я загрустил.

После завтрака Божко сказал:

— Айда, хлопцы!

Мы влезли в кузов полуторки и поехали на аэродром. Машина часто останавливалась, принимая новых и новых пассажиров — тех, кому предстояло прыгать. Дорога петляла по лесу, как убегающий уж. Потом грузовик покатил по полю — туда, где выделялись контуры «дугласов», с которых, как сказал Божко, нам придется прыгать недели через две.