Борис Орлов - Судьба — солдатская

— В деревушке, я заметил, вы жалели этого большевика… Как его? — а потом с издевкой усмехнулся: — Помойкин. — И требовательно: — Вы ненавидите нас, немцев?

Валя подняла на Фасбиндера глаза.

— Странный вопрос. — И ушла от ответа: — Парень этот — Момойкин. Он не большевик. Он приспособленец. Скажу честно, таких людей я презираю, поэтому его не жалела… Мне было просто страшно.

— К экзекуциям надо привыкнуть, — улыбнулся одними губами гитлеровец, — и они станут не страшны.

— Нас учили гуманности.

— Гуманность… Что такое гуманность? Гуманность — это заблуждение дряблого, нетвердого духа.

— Так я не думала, — устало ответила Валя и взмолилась: — Но мне все-таки надо домой! Я больше не могу.

Машина кое-как перебралась через рытвину. Фасбиндер ворчал по-немецки. Возле калитки Валиного дома остановился. Дотянувшись через Валю до ручки, открыл дверцу. Локтем коснулся Валиной груди. Смотрел на нее не ласково и преданно — в очерченных припухшими красноватыми веками глазах пылала необузданная страсть.

Пытаясь отвести локоть Фасбиндера, Валя дотронулась до его руки.

— Я прошу вас… — проговорила она чуть не плача. — Видите, мне плохо.

Немец, убирая руку, пролепетал:

— Я… прошу вас, разрешите мне проводить вас? Вы для меня… Вы… вы божество, славянское очарование…

— Не прибрано, когда-нибудь в другой раз, — нашлась Валя.

— Ну подождите, я помогу вам выйти, — взмолился Фасбиндер и, выскочив из машины, по-юношески резво обежал ее спереди; распахнув дверцу, протянул Вале руку: — Прошу вас, фрейлейн.

На крыльцо выскочили растрепанная Акулина Ивановна с сынишкой. Широко открытые испуганные глаза се онемело уставились на немца и Валю. Схватив за руку мальчика, она попятилась в дом. Коля, рванувшись, сбежал с крыльца.

— Вы разрешите мне побывать завтра у вас? — прикоснувшись тонкими холодными губами к Валиной руке, проговорил, приходя в себя, офицер.

Валя, поглядев на мальчика, покраснела от стыда. Еле слышно выговорила:

— Но вы же видите, что мне нездоровится.

— О, я понимаю вас, фрейлейн, но и вы должны понять меня: я буду волноваться, не зная, что с вами. — И, подведя ее к крыльцу, спросил: — Я до сих пор не могу понять, что заставило вас показать мне дом Зоммера? Его фрау — ваша подруга. Вы что…

— Я ненавижу, как и этот Зоммер, все советское, — перебила его Валя, — и потому выдала его, думая, что он скрывается.

— О, ко всему вы еще и мужественный человек! Это похвально, фрейлейн. Третья империя не останется перед вами в долгу. Я сегодня же сообщу кому надо, чтобы ваш дом не трогали, больше — оберегали: знаете, солдаты любят шалить, хотя их за это и наказывают — отправляют на фронт.

Фасбиндер попятился к машине. Валя, поднимаясь по ступенькам, слышала, как сын Акулины Ивановны бросил гневно:

— Эх ты, тоже мне!.. Шлюха ты продажная…

— Кто? — повернулась к нему Валя и, увидев злые, осуждающие глаза мальчика, сразу осознала значение сказанных им слов. Бросилась в свою комнату, упала на койку. Услышала голос Фасбиндера:

— Подойди ко мне, поросенок!

В голосе прозвенело столько угрозы, что Валя поднялась, стала к окну, смотрела из-за тюлевой занавески, как гитлеровец спрашивал возле машины у мальчика:

— Кто тебя научил так говорить?

— А я думал, ты по-русски не понимаешь, — промямлил Колька и, подняв на немца глаза, твердо добавил: — Дядька так говорил вчера на одну тетку, а я слышал. Она с фашистом под ручку шла…

— Фашисты — это итальянцы, а мы… национал-социалисты, — перебил его Фасбиндер и, сверкнув глазами, вкрадчиво спросил: — Ты пионер?

— Пионер, — гордо проговорил Колька, хотя был еще октябренком и о пионерстве только мечтал.

— Пионер? А где же у тебя это… галстук, — и рука Фасбиндера легла мальчику на грудь.

— Где?

Мальчик опустил лицо. Фасбиндер, схватив ребенка за нос, крепко сжал пальцы. Нос мальчика — курносый и мягкий — расплющился в крепких, сухих пальцах гитлеровца. Мальчик, упираясь, негромко говорил:

— А я все равно не зареву. Мне не больно… Я не боюсь… Все равно…

Фасбиндеру капнула на руку кровь, и он выпустил расплющенный нос мальчишки. Посмотрев на дом, полез в машину. Валя высунулась из окна.

— А ну домой, негодник! — крикнула она мальчику, боясь, что гитлеровец может сделать с ним еще что-нибудь.

Коля показал ей кукиш и, обливаясь кровью, побежал к речке — обмыть лицо.

Увидев Валю, Фасбиндер послал ей воздушный поцелуй (руку уже вытер). Валя, притворно улыбнувшись, скрылась. Заметила, как немец, достав карманную книжечку в черном переплете, глядел на дощечку с адресом дома. Писал. Спрятав книжечку, посмотрел на Валино окно. Газанув, рывком сорвал машину с места и запылил — веселый, довольный — к центру.

Фасбиндер уж скрылся за поворотом, а Валя все стояла у окна. Стояла опустошенная, бездумно. Хотелось одного — закрыть глаза и ничего не видеть.

К ней зашла Акулина Ивановна.

Валя села на стул.

Скрестив на груди руки, Акулина Ивановна тихонько сказала:

— Не бойся. Я по глазам его вижу, что он в тебя влюбился. А когда мужик любит, бояться его нечего. Такой мужик вокруг бабы, как телок, ходит: что она захочет, то и будет… — И, подумав, добавила: — Сама не уступай только…

А Вале вдруг захотелось пить. Не слушая больше соседку, она прошла на кухню. Налила в стакан холодного чая. Отпивая по глотку, думала о Соне: «А ведь как понимали друг друга! — и, вспомнив разговор, который произошел между ними, когда она пришла к ней после военкомата, с горечью заключила: — Прикидывалась… Подбивала других, а сама ждала врагов. Поди, вместе с Федором договорились еще раньше об этом. Договорились и молчали. Двурушники. Ну ничего… вам еще будет сыр с маслом».

Став в дверях, вздохнула Акулина Ивановна.

— Тут без вас, — сказала она осторожно, — дважды немцы наведывались… Это… которые облавы по городу устраивают. Спрашивали и отца твоего и тебя… Грозились. Думали, я укрываю вас… Вот я и смекаю: не уйти ли тебе от греха?

Валя поставила недопитый чай на стол. Спросила:

— Давно приходили?.. О чем спрашивали?

— С неделю как последний-то раз. А что спрашивали?.. Люди сказывают, всех из горсовета и разных партейных учреждений хватают… убивают будто…

— Что же мне делать? — насторожившись, посмотрела на нее Валя.

— А вот что, давай сведу тебя к знакомому одному. Человек надежный: перекупкой продуктов занимается.

Валя горько усмехнулась: перекупщик, подумалось ей, все равно что спекулянт в советское время. Какая тут уж надежность! Но с Акулиной Ивановной она согласилась, что надо уходить. Раз были, значит, придут еще. И Валя стала собирать в узелок необходимое белье, пошла было к комоду, в котором хранила комсомольский билет, но, вспомнив, что его увезла в чемодане мать, остановилась…