Фабиан Гарин - Василий Блюхер. Книга 1

— Моя ошибка в том, — сознался Блюхер, — что я своим ложным демократизмом довел совещание командиров до говорильни. Больше этого не будет. Вас, товарищ Цыркунов, предупреждаю, что если вы осмелитесь нарушить мой приказ, то будете отстранены от командования и преданы суду. Всё! На этом совещание закрываю.

До утра Блюхер не мог успокоиться. Ему стыдно было перед самим собой, что не одернул как следует Цыркунова с самого начала. «Может быть, потому, что он бывший штабс-капитан? — думал он. — А быть может, я устал?» Рассуждая с самим собой, он уснул за столом. Балодис молча следил за ним. Убедившись, что главком крепко спит, он с трудом поднял его, перенес на походную койку, а сам лег на пол.

Одна часть отрядов двинулась на запад от Троицка к Верхне-Уральску, другая на восток.

— Зачем распылять силы? — спросил Томин у Блюхера.

— Дутовцы очень подвижны: то они появляются в одном месте, то в другом. Братья Каширины мне не подчинены, но они могли бы нам оказать большую помощь. Я послал к ним человека с предложением действовать вблизи Верхне-Уральска и по возможности у Белорецка, а ты, Томин, двинь своих конников в степь на станицы Полтавка, Аннинская и Парижская. Туда же я посылаю екатеринбургский отряд.

— Значит, в степь, — повторил Томин с тоскливым, как показалось Блюхеру, видом.

Томина не пугала степь, которую он знал с детства, ему хотелось быть поближе к родной станице. Ведь там осталась Груня, и ее могла постигнуть печальная участь. Впрочем, встреча с большими силами противника тоже не сулила радостей.

Весна в тот год хотя и наступила рано, но в степи среди зеленых побегов еще лежала прошлогодняя трава, и потому казалось, степь перенесла тяжелую болезнь.

Томин ехал впереди отряда и зорко всматривался в даль. К нему подъехал Шарапов, подравнивая коня.

— Может, мне мою сотню поближе к сырту подать? — И показал рукой.

Томин молча кивнул головой.

— Пошто печалишься? — спросил Шарапов.

— На степь смотрю, вроде она после белой горячки.

— Так завсегда, пока не раскисли под сыртами снежные плеши да солнце не припалило. Посля заиграет радугой.

Шарапов отъехал, и вскоре до Томина донеслась его команда: «Сотня, полоборота вправо, марш-а-марш!» За командой — топот копыт. Вспомнил Томин, как в детстве ехал он степью с дедом в плетеной кошевке. Весенний день угасал, косые лучи солнца играли в буйном цветении бобовника и чилаги. Огненно-желтые адонисы и фиолетовые касатики манили в лазоревую даль, где солнце садилось за сырты. И вдруг конь, прядая ушами, пустился во всю прыть. Николай не сразу догадался и повернул лицо к деду, а тот, откинувшись на спинку кошевки, выпустил из рук вожжи. Смерть неожиданно свалила старого казака. Вспомнил сейчас Томин, как он еле живой добрался до Кочердыка, белое лицо отца с искусанными губами, голосистый плач сестренки Груни… И вот сейчас он вновь в степи, может быть где-то вблизи той дороги, по которой ехал с дедом, но думал он совсем о другом: сумеет ли отряд устоять в открытом бою и победить. Иначе смерть. Интересно, о чем сейчас думает Шарапов? Ему за шестьдесят перевалило, и, наверное, мечтает о такой жизни, в которой бы ни один станичный атаман или урядник не цыкнул на него. Ради такой жизни стоит повоевать. Не мало крови впитает в себя степная земля, не мало костей, омытых дождями, будут валяться в ковыле, зато спустя пятьдесят или сто лет героям поставят памятник и на нем высекут имена. Только вместо креста будет звездочка.

Отряды идут, а степной дали все нет конца. От Бузулукского бора в Заволжье до истоков Тобола тянутся оренбургские степи с разбросанными горбатыми сыртами. По крутым откосам пламенеют малиновые глины и розовые мергеля, а между сыртами извиваются маловодные реки. Необозримой лавой текут на восток, и только перед Уральским хребтом, остановившись у исполинских гор, укутавших себя густыми лесами, они огибают их с юга. Зато, выйдя снова на простор, разливаются по всей Западной Сибири.

Оренбургская степь! Едешь по ней дни и ночи, и нет ей конца. Весною буйное цветение кружит и дурманит голову. Тюльпаны и тонконог, ковыль и дикая вишня расписывают замысловатый узор ковра. После обильных снегов земля разбухает от талой воды, но пригреет горячее солнце, выпьет жадно всю влагу, и начнет земля сохнуть, пока вся не потрескается, как старая кожа.

Шарапов с сотней давно исчезли за обрубленным шиханом сырта. И вдруг издалека донеслись гулкие выстрелы. Томин тотчас преобразился. Приказав екатеринбургскому отряду рассыпаться подковой, он поманил к себе Назара Филькина.

— У тебя добрый конь. Гони обратно к Блюхеру с моей запиской. Но только наметом.

— Ясно! — ответил Филькин и, спустив на подбородок ремень фуражки, рванул коня с места в карьер.

Томин же, дав шпоры своему серому жеребцу, увлек за собой конников. Обогнув сырт с другой стороны, он столкнулся с Шараповым.

— Нащупал? — спросил он нетерпеливо.

— Утекли, — с сожалением ответил Шарапов, заломив от злости фуражку на макушку. — Одного из седла вышиб, зад ему продрал, а живой. Крестится, что Дутов в станице Бриены.

— Я уже послал к Блюхеру за подмогой.

— Ить дело! Пресвятая богородица поможет нам разбить супостата. Костры бы зажечь на ночь. Пущай Дутов знает, что в степи лагерь.

— Подумает, что палы, — предположительно сказал Томин.

— Им еще рано.

Вечером, когда смеркалось, поднялся пламень костров. Наутро подоспел Блюхер с резервными отрядами. Войска выступили в поход. Под станицей Бриены возник бой. Посланный в обход Шарапов вышел к реке, отбил двести подвод из дутовского обоза и зарубил несколько офицеров.

Недалеко от станицы сгрудилась белоказачья лава. Над головами сверкал ливень стальных клинков. Внезапно с восточной стороны станицы раздались три пушечных выстрела. Среди белоказаков началось замешательство.

«Молодец Шарапов, — подумал Томин, — но сдюжит ли он против такой лавы?»

Мелкими перебежками екатеринбургский отряд приближался к станице. Блюхеру удалось окружить ее, заставив Дутова расколоть свои силы. В решительную минуту Томин бросился с конниками в атаку. В кумачовой рубахе он был заметен, как факел, и именно в него посыпался град пуль. Филькин, выскочивший вперед, заслонил Томина своим телом и тут же, смертельно раненный, вылетел из седла, а конь Томина, стелясь по степи, унес его в сторону.

Справа один из отрядов прижал вплотную к Бриенам дутовцев. Заметались белоказаки. Дрожала земля от топота конских копыт. Над станицей уже стлался дым загоревшихся домов. Дико мычали коровы, задыхавшиеся в дыму и пламени.

Шарапов, потеряв свыше полусотни и сам раненный в левую руку и плечо, укрылся у околицы за домами.