Курт Циммерман - Таинственная незнакомка

— Здесь, в Гревенитце, мы однажды познакомились с полицейским, обыкновенным деревенским полицейским, который еще не разучился думать. Сначала мы были к нему несправедливы. Мы думали, что он такой, как все. А потом мы перед ним извинились.

— Кто это «мы»?

— Что за допрос, Удо? Он тоже был здесь.

— Кто?

— Мой муж.

Фон Левитцов смотрит на нее в смущении. Так ее голос еще никогда не звучал. А если это было ошибкой — приехать сюда? Она никак не может избавиться от воспоминаний.

Весной 1937 года Бруно не застал ее в Варшаве. Она возвращалась в Германию, хотела отдохнуть несколько дней. И он поехал со своим фальшивым паспортом через всю гитлеровскую Германию в Гревенитц.

«Я знал, что ты здесь, у фрау Тетцлафф».

«Бруно, милый, как ты догадался?»

«Прошу!» Он протянул ей букетик лютиков, собранный по дороге к гостинице «Дойчес Хаус».

Она крепко обняла его:

«Я сняла нашу прежнюю комнату, Бруно. Идем!»

На следующий день они бродили по знакомым дорогам. Говорили мало, хотя обоим было что сказать, друг другу. Они встретились после долгой разлуки, были счастливы и позволили себе немного отдохнуть от дел и провести вместе несколько часов.

К вечеру во всех вазочках, стаканах, чашках и мисках в комнате стояли лютики.

Фрау Тетцлафф искренне разделяла их радость. Для своих молодых гостей она накрыла праздничный стол. Первый стакан они выпили вместе. Это было такое же вино, как то, что они пили здесь в прошлый раз.

«Я бы с удовольствием свернула торговлю и попраздновала вместе с вами».

Хильда с Бруно еще обедали, когда за стойкой разгорелся жаркий спор. Молодые люди решили не обращать на него внимания, но голоса споривших становились все громче.

«Ты не можешь запретить мне говорить! Кто угодно, только не ты! Я утверждаю, что если Фридер попался там, то он сам виноват!»

«А ну-ка повтори!»

«Фридеру нечего было там искать, поэтому он сам виноват!»

«Ты свинья!»

Спорившие начали наступать друг на друга. Остальные пытались удержать их. Мужчины кричали и вырывались. Слышался звон разбиваемых стаканов.

Хозяйка, которой было жаль свое добро, попыталась вмешаться:

«Мужчины, будьте благоразумнее!»

Только что она была видна из-за своей стойки и вдруг исчезла среди дерущихся. Хильда едва сдерживалась, сидя на своем стуле:

«Бруно, мы должны помочь ей!»

«Сиди». Он поднял большой поднос и бросил его на пол. Словно удар гонга раздался в помещении. На мгновение дерущиеся остановились, и Бруно выкрикнул, как спортивный комментатор:

«Друзья мои! После первого раунда — ничья! — И добавил, уже меняя тон: — Если ваш Макс Шмелинг хочет посоревноваться, это отлично, но не за счет хозяйки, верно? Или вы собираетесь использовать ее как партнера по боксу?»

Мужчины смотрели друг на друга все еще угрюмо, по-прежнему сжимая кулаки.

«Надо отвлечь их внимание, — думал Бруно, — остудить эти горячие головы».

Фрау Тетцлафф ползала по полу, собирая уцелевшие Стаканы и прижимая их к груди. Потом подняла на драчунов глаза и произнесла:

«Какая муха вас укусила? Если два разумных человека, вместо того чтобы спокойно выпить по стаканчику, начинают дебоширить, мне это кажется странным!»

«В том-то и дело! Не на пользу пошло Селлентину Фридеру путешествие в Испанию. Туда он отправился на двух ногах, а теперь лежит в лазарете с одной».

«На алтарь свободы надо приносить жертвы!» — произнес один из крикунов и с вызовом посмотрел на другого.

«Опять ты со своими цитатами!»

Бруно помог хозяйке подняться и задал спорщикам вопрос, который опять разжег прекратившуюся было ссору:

«А что он делал в Испании, ваш Фридер?»

Размахивая руками, мужчины пустились в длительные рассуждения. Бруно задавал внешне безобидные вопросы п радовался тому скрытому неодобрению, с которым все присутствующие относились к использованию легиона «Кондор» в Испании на стороне Франко. Он не заметил, что мужчина, начавший ссору, больше ничего не говорил, а только наблюдал за спорящими.

На следующий день Хильда и Бруно завтракали, когда в гостинице появился деревенский полицейский. Он заказал себе пива и попросил разрешения присесть за их столик.

Густаву Борнеманну перевалило за пятьдесят. Более десяти лет он олицетворял власть в Гревенитце. Он знал людей, и это сделало его немногословным. Он сидел рядом с Хильдой и Бруно и неторопливо цедил свое пиво. Лишь выпив одну кружку и заказав вторую, он спросил:

«Вы впервые в наших краях?»

Он задал еще несколько вопросов, и ничто не указывало на то, что его любопытство неслучайно и носит служебный характер. Под конец он словно бы между прочим попросил их рассказать о вчерашней драке в гостинице.

Хильда и Бруно взглянули друг на друга. Фрау Тетцлафф, старательно протирающая свою стойку, тоже начала внимательно прислушиваться.

«Да в чем там дело, Густав? Парни всегда начинают дебоширить, если малость переберут».

Но Густав Борнеманн, переживший на своем посту многих начальников, не терял спокойствия.

«По мне, пускай дерутся, но на моем столе в кабинете лежит заявление на этого молодого человека. Он обвиняется в антиправительственных речах и подстрекательстве против мудрой политики фюрера».

«Ерунда какая! — взорвалась Труде Тетцлафф. — Да ведь все были в стельку пьяны!»

Хильда сидела совершенно спокойно, с ее лица не сходила улыбка. Но она сразу осознала, какая опасность им грозит. У Бруно фальшивые документы. Его наверняка разыскивает полиция. Едва ли товарищи найдут оправдание для его самовольной поездки сюда. И пошлют ли ее опять в Варшаву, если начнется следствие? А вдруг полицейский уже передал заявление по инстанции? Что он собирается предпринять дальше?

«Принесите-ка нам три рюмки киршвассера, хозяйка! Ведь вы не откажетесь выпить с нами?» — обратился Бруно к мирно сидящему полицейскому.

«Я пью всегда, когда у меня есть охота, и сейчас как раз такая минута, но я, к сожалению, на службе, — пробормотал Густав Борнеманн. — А когда я на службе, то…» Его взгляд пробежал по молодой женщине, ее другу, остановился на хозяйке, которая стояла с бутылкой в руке и не знала, наливать ей или нет.

«То что же, Густав?» — спросила она обеспокоенно.

«А когда я на службе, то мне ничего не лезет в горло. Кроме твоей вишневки, Труде, она мне нравится и на службе», — обдуманно, не торопясь произнес страж порядка. Его непроницаемое лицо сохраняло официальное выражение, лишь в глубине глаз теплился добрый огонек.

Хильда почувствовала, что напряжение постепенно покидает ее. «Хотя на нем полицейская форма, — подумала она, — глаза у него очень человечные. Они будто говорят; давайте забудем об этом заявлении».