Леонид Ленч - Из рода Караевых

— Арихметику, ученик, надо учить в такое время, а не кататься. По каким делам приехал?

— Там написано — по семейным.

— Какие у тебя, у сопляка, могут быть семейные дела?

— Потрудитесь со мной говорить вежливо. И на «вы»! — вспыхнул Игорь. — Я сын генерала, к вашему сведению!

— А хоть бы и фить-маршала! — сказал унтер-офицер свирепо. — Развелось вас… гимназистов, а пороть некому! Проходи!

На вокзальной площади Игорь вошел в трамвайный вагон, ожидавший отправки, и сел на свободное место. И как только сел, почувствовал что-то неладное: вытянув напряженные шеи, пассажиры смотрели в окна. Странная, жуткая тишина была разлита по вагону. Игорь тоже посмотрел в окно и увидел висящего на перекладине трамвайного столба человека в рваной рубахе без пояса, в черных суконных брюках. Он висел — прямой, длинный, неподвижный, склонив лысоватую голову с землистым лицом. На груди у него была деревянная дощечка с надписью, сделанной чернильным карандашом: «За большевистскую пропаганду».

Крупные печатные буквы четко, старательно выведены. Страшней всего были его босые, грязные ступни. Казалось, они и после смерти казненного стремятся достать до земли, а до земли всего-то было вершков пять, не больше!

Впервые Игорь видел так близко весь ужас и все безобразие насильственной смерти. Он вскрикнул, не услышав своего вскрика. Никто не оглянулся. Лишь пожилая женщина в платке, с серым, измученным лицом, сидевшая рядом с Игорем, осенила мелким крестом повешенного и широко, истово перекрестилась сама.

В этом году Игорь взахлеб, роман за романом, читал Достоевского. Рассуждения князя Мышкина о смертной казни потрясли его и впервые заставили задуматься над тем, что раньше ему и в голову не приходило.

«Не надо на него смотреть, — сказал Игорь мысленно самому себе. — Не надо! Не надо!»

Но отвести глаза не было сил.

Трамвай тронулся без звонка. Словно на цыпочках, тихо удалялся вагон от места казни.

И пассажиры сразу заговорили:

— На Боготяновском тоже висит!

— И у нас висят, в Нахичевани.

— Везде развешены! По приказу командира первого корпуса генерала Кутепова. У кого дощечка «За пропаганду», у кого «За грабеж».

— Всех за пропаганду! — рассудительно сказал плотный седоусый пассажир в ватном картузе. — Сказал лишнее слово — и готово! «За грабеж» — это так написано, для блезиру, чтобы разнообразие было.

— А вы откуда знаете про этот самый «блезир»?! — накинулся на седоусого господин в кожаном пальто, с бледным одутловатым лицом. — Вам что, его превосходительство генерал Кутепов об этом докладывал?

— Я с его превосходительством Кутеповым не имею чести быть знакомым, — спокойно ответил седоусый. — Но это и так видно, без его доклада. Да вы сами, господин, посмотрите на казненных. Разве они похожи на грабителей? Все простые люди висят, рабочие!

— Вы, кажется, тоже из таких… из пропагандистов!

— Мы, господин, из слесарей!

— Я вот сейчас велю остановить вагон, и пусть в комендатуре проверят, из каких вы слесарей!

Господин в кожаном пальто потянулся к веревке звонка, но кондукторша, чуть раскосая, с большим девчоночьим смешливым ртом, закутанная в пуховый платок, сказала ему плаксиво:

— Ой, да прекратите вы, пассажир! И что за езда стала такая! Никаких нервов не хватает. Шумите больше всех, а сами без билета едете. Платите деньги!

Господин в кожаном пальто смутился и молча полез в карман за деньгами.

Игорь смотрел в окно и не узнавал города. Где твой былой шик, Ростов!

Двери кафе, где за мраморными столиками сидели, попивая кофе по-турецки, важные брюхатые спекулянты и их дамы с подведенными «трагическими», как того требовала мода, глазами — под Веру Холодную, — заколочены. Мостовая усеяна сеном, соломой, дымящимся конским навозом. Движутся, грохоча, обозы. Визгливо ржут голодные кони. По мостовой, по тротуарам бредут солдаты — понурые, оборванные. Вон промелькнул извозчичий экипаж. На козлах сидит дородный мужчина в дорогой шубе с котиковым воротником шалью, на заднем сиденье — дамы в каракуле. И чемоданы, чемоданы, чемоданы! Странный кучер нахлестывает лошадей, они несутся вскачь. Игорь вспомнил разговор проводников в пустом офицерском вагоне: «Теперь они врассыпную кинутся, как крысы!»

Вот наконец и пятиэтажный дом на Садовой улице. С сильно бьющимся сердцем Игорь вошел в подъезд. «А вдруг Чистовы тоже уехали? Где тогда искать Димку? И что вообще делать одному в этом страшном городе, где на фонарных столбах висят казненные, где с часу на час начнутся уличные сражения?»

Знакомый швейцар, знавший всю семью Ступиных, даже не ответил на робкое «здравствуйте» Игоря. Он сидел на табуретке в каком-то затрапезном тулупчике вместо былой ливреи с позументами и читал газету. На еще более трепетный вопрос Игоря: «Есть ли кто-нибудь дома у Чистовых?» — нехотя буркнул: «Все дома», — и снова уткнул бороду в газетный лист.

Игорь поднялся на третий этаж. Массивная дверь. Спокойный блеск надраенной медной дощечки: «А. К. Чистов». Все как прежде!

Игорь позвонил. Послышались легкие шаги. Женский голос за дверью спросил:

— Кто там?

Дрожащим голосом Игорь ответил:

— Я брат Димы Ступина. Он у вас?

Дверь, взятая на цепочку, приоткрылась. На Игоря пахнуло барским, сытным запахом сдобного теста, и он судорожно проглотил набежавшую голодную слюну. Сквозь щель на него глядели испуганные глаза молоденькой горничной в белой наколке.

— Я брат Димы Ступина! — умоляюще повторил Игорь. — Откройте, пожалуйста, дверь. Я прямо с поезда!

Но горничная захлопнула дверь и жалобно позвала:

— Григорий Андреевич, тут пришел кто-то. Отворять, нет? Поглядите вы сами!

Игорь услышал позвякивание шпор, какую-то возню за дверью, легкий взвизг и голос горничной:

— Пустите, Григорий Андреевич! Честное слово, я Андрею Каспаровичу пожалуюсь.

Потом ленивый молодой баритон произнес со знакомыми насмешливыми интонациями:

— Кто ты, о путник? Что надо и кого надо?

— Отворите, Гриша! — обрадовался Игорь. — Это я, брат Димы Ступина — Игорь. Я прямо с поезда!

Дверь широко распахнулась. В просторной прихожей с большим — во весь рост — зеркальным трюмо и могучей вешалкой черного дуба стоял, заложив руки в карманы и слегка покачиваясь с пяток на носки, Гриша Чистов, единственный сын вдовевшего третий год Андрея Каспаровича Чистова, крупного ростовского промышленника и коммерсанта.

Гриша учился в городском коммерческом училище, он был старше Игоря — одних лет с Димой. Покойный Сергей Ильич называл его кутилкой-мучеником.

Сейчас Гришу нельзя было узнать! Он стал выше ростом, раздался в плечах. А главное, он был в военной форме. На нем была черная, тонкого дорогого сукна гимнастерка, отороченная у ворота и на обшлагах белым кантом, и черные бриджи, тоже с белым кантом. На ногах поскрипывали высокие шевровые сапоги с маленькими парадными шпорами. На плечах красовались черные погоны вольноопределяющегося знаменитого офицерского марковского полка Добровольческой армии, а на груди висел солдатский Георгиевский крест.