Леонид Ленч - Из рода Караевых

— Мама, ваша дочка вернулась с войны целехонькая да еще с таким богатым трофеем, а вы плачете!

И покажет на своего подполковника… нет, на полковника Орлова!

Потом они пойдут вместе гулять на набережную. Наверное, это будет весной, в мае, когда в городе от смеси запаха морской соли с томным, дурманящим духом цветущих акаций слегка кружится голова и замирает сердце. Она будет в белом платье с кружевной отделкой на груди, с медалью — уж, наверное, ей дадут какую-нибудь медаль, не обидят, — а он при всех своих орденах. Будут встречи на набережной со старыми подружками — те, кто уцелел, слетятся под родные крыши, как ласточки, перезимовавшие в далекой, благословенной, тихой теплыни. Сколько радостных слез будет, сколько смеха!

Одна только мысль заботила и беспокоила Антонину. Ведь она простая официантка, а он штабной офицер, капитан, будущий подполковник, а то и полковник. На гражданке был инженером. Неровня она ему! Но Антонина гнала прочь навязчивую эту мысль. Ничего, она — молодая, хваткая, поступит в какой-нибудь техникум или институт — догонит, дорастет!

Однажды за завтраком капитан Орлов шепнул Антонине, подававшей ему жареную колбасу с картошкой:

— Посылают в полк к Пахомову. Трудная задачка!

— Когда едешь?

— Через полчаса.

— Зайди попрощаться, я тебе бутербродиков приготовлю!

— Постараюсь! — шепнул капитан и громко прибавил: — За сигаретами зайду к вам попозже, несравненная Антонида.

Когда напитан, уже готовый к поездке, в белом, туго подпоясанном овчинном полушубке — была зима, — в новенькой щегольской ушанке, как всегда сдвинутой чуть набекрень, в скрипучих ремнях амуниции, тоже новенькой, снова появился в столовой, там сидел, заканчивая запоздалый завтрак, сам начальник штаба армии полковник Мартыненко, сухарь и службист. Штабные его побаивались: Мартыненко любил «драить» и «давать накачку» подчиненным по любому, стоющему и нестоющему поводу.

Козырнув полковнику, капитан Орлов подошел к Антонине. Они стояли и молча глядели друг на друга — их стесняло присутствие в столовой начальника штаба армии. Наконец капитан обернулся к Мартыненко, сказал, преодолевая смущение:

— Разрешите попрощаться с Тоней, товарищ полковник.

— Разрешаю! — буркнул строгий полковник Мартыненко и закрылся газетой.

Капитан и Антонина поцеловались крепко, истово, трехкратно, по-русски, — так, как целуются, прощаясь, муж и жена. Антонина сунула в карман капитанскою полушубка сверток с бутербродами. Капитан повернулся налево кругом и, уходя, еще раз козырнул начальнику штаба.

— Спасибо, товарищ полковник!

— Ни пуха ни пера! — проворчал полковник и, отложив в сторону газету, занялся едой.

Из этой поездки капитан Орлов в штаб армии не вернулся. Прошло время, и его объявили пропавшим без вести.

Антонина много и горько плакала, очень похудела и подурнела. С поразившей ее самое беспощадной ясностью она почувствовала, что всю женскую радость, отпущенную ей жизнью, она, пожалуй, уже выпила до дна в те считанные ночки, когда, выскользнув тайком из общей женской палатки, кралась при свете луны на заветную лесную полянку, где ожидал ее капитан Орлов. Но потом молодость и фронтовая жизненная стремнина с ее каждодневными утратами, скорбями и радостями взяли свое. Она не то что примирилась с гибелью капитана Орлова — она приняла эту гибель как свою долю во всеобщей беде. «Всем досталось, и мне — тоже!»

Но улыбка теперь редко когда освещала ее лицо — Антонина замкнулась, стала хмурой, неразговорчивой и казалась старше своих лет.

В поверженном Кенигсберге, когда война уже шла к концу, к Антонине посватался начальник полевой армейской почты со странной фамилией Макаронин, человек обстоятельный, даже хороший, но скучный. Антонина его предложение приняла и после демобилизации уехала с мужем в Москву.

Макаронин стал начальником отделения связи в одном из отдаленных от центра районов столицы, а Антонина пошла работать по своей специальности официанткой в столовую, вскоре выдвинулась там и ее сделали заведующей. Работала она хорошо, честно, к ее рукам ничего не прилипало. Так и жила, расплываясь телом и твердея безулыбчивым лицом.

Жили они с мужем в двухкомнатной удобной квартире, в достатке. Родился сын — здоровый мальчик. Антонина назвала его Дмитрием, Митей!.. Он подрос, пошел в школу, приносил хорошие отметки и хвастал ими перед матерью:

— Мам, гляди — ни одной трешницы!

Антонина брала дневник, говорила: «Умница сынок!», а потом переводила взгляд с четверок и пятерок в дневнике на толстые, обстоятельные Митины уши и с горечью думала: «Хоть бы ты наозорничал чего-нибудь такого… из ряда вон выходящего, Макаронин-младший!»

И к Москве никак не могла привыкнуть Антонина. Она пугала и раздражала ее своей суетой, непомерной огромностью, многолюдством, сумасшедшими, лихорадочно-быстрыми ритмами уличной жизни.

Однажды ехала она в метро. Надо было побывать на базе, распушить ее деятелей за плохое снабжение — авось и удастся под шумок заранее спланированного скандальчика вырвать у этих жадюг комбинаторов что-либо дефицитное для своей столовой. Базовые начальники — она знала это — ее побаивались:

— Эта фронтовичка, будь она неладна, как вцепится — с мясом ее от себя не оторвешь. Лучше уж кинуть ей кусок — пусть подавится!..

На попутной остановке зашел в вагон пожилой мужчина с палочкой. Темное демисезонное пальто, на голове теплая шапка из меха ондатры, виски в седине. Встал к Антонине спиной. Стоит, опирается на палку, а на скамье рядом сидит, уткнув нос в книгу, парнишка-лохмач, на голове цветная вязаная шапка — не то детская, не то женская. Антонина не выдержала:

— Молодой человек, уступите же место! Пожилой товарищ стоит, а вы сидите как пень! И тем более он с палочкой!

Парнишка нехотя встал, буркнув что-то себе под нос. Пожилой с палочкой сел на скамью, молча, равнодушно кивнул Антонине головой — поблагодарил. И вдруг стал смотреть на нее в упор. Антонина замерла вся: тигровые, желтые глаза с тем же прищуром, только не зорким, как тогда, а усталым, глядели прямо в ее душу! Словно солнечным слепящим светом залило весь грохочущий вагон. Антонина хотела на всю вселенную закричать, а сказала тихо, чуть слышно, наклонясь вперед к нему, сидевшему напротив:

— Товарищ капитан!.. Ваня!.. Это ты?!

— Антонина!.. Вот это встреча!..

Оглушенные и ошеломленные, они поднялись рывком, пробились к передней стенке вагона, где народу было поменьше. Слезы душили Антонину.

— Ванечка… Да как же это ты?! Ведь нам объявили, что ты… без вести!

— Объявили, а я взял и сам объявился! — Желтые глаза на мгновенье стали жесткими. — Ну, это целая история!.. Потом!.. Давай рассказывай!..