Леонид Ленч - Из рода Караевых

Вот, собственно, и все. Прошу прощения у читателей за это несколько затянувшееся вступление и лирические излияния. Перехожу к самим встречам.

Мы встретились с ним на улице в Москве. Впрочем, мы могли встретиться и в Лондоне. Или на улице любого европейского города. В наше время интенсивного туризма ничего удивительного не будет в такой встрече.

Итак, мы встретились.

— Здо́рово, однако! — говорит он, оглядывая меня с ног до головы.

— Здо́рово! — говорю я, оглядывая его с головы до ног.

— Пожалуй, только нос у вас немножко толще моего, — говорит он, продолжая меня рассматривать. — Здесь природа допустила легкое отступление от нормы.

— Типичная английская самоуверенность! — отвечаю я. — Почему норма — это английский нос? Почему не русский?

Он улыбается.

— А почему вы решили, что я англичанин?

— Во-первых, потому, что англичанин всегда и везде англичанин. А во-вторых, потому, что я вас знаю. Вас зовут Ричард. Когда вам было девять лет, вы были фельдмаршалом. Вы неплохо начинали!

Глаза у Ричарда лезут на лоб, лицо вытягивается, и он становится совсем непохожим на меня. Я спешу рассказать ему историю с коллекционированием журналов. Ричард поражен. Мы обмениваемся обязательными в подобных случаях фразами.

— Жизнь — самый изобретательный выдумщик!

— А вот напишешь про такое — не поверят!

Начинается взаимное выяснение биографий.

Оказывается, мой двойник все же стал военным специалистом. Начав в девять лет с фельдмаршала, он к пятидесяти годам обратным ходом дошел до полковника авиации. Он участник воздушной битвы за Англию во время второй мировой войны. Чувствуется, что Ричард был не последним человеком среди храбрых британских авиаторов в те дни. Мы решаем, что надо отметить такую необычайную встречу, и идем в ближайший бар. Раздеваясь в вестибюле, мы опять придирчиво разглядываем друг друга и снова поражаемся таинственной игре природы. Ричард верен традиции: он заказывает себе виски с содовой. Я предпочитаю итальянский белый вермут. Это не мешает нам разговаривать в дружественных тонах.

И вот разговор переходит на самую важную, самую злободневную тему.

— Что вы думаете о мирном сосуществовании? — спрашиваю я.

Ричард хмурится.

— Я солдат. Мое дело выполнять приказы, а не думать. Я не думал о подобных вещах.

— Напрасно, Ричард! — говорю я. — Когда вы отражали атаки «юнкерсов», а я писал фельетоны про Гитлера в газете нашего Брянского фронта, мы оба не только выполняли приказы, но и думали кое о чем!

— Это так!

— Мы дружили в военное время, когда у нас с вами был один общий враг. Зачем же нам ссориться в мирное? И потом, вы понимаете, что война в современных условиях — бессмыслица?

— Авиация у вас сильная! — отвечает Ричард уклончиво. — Русские летчики умеют драться. И авиационная техника у вас высокая. И… ракеты. И вообще…

— Наши силы — в лучшем для вас случае — равны! — говорю я. — Но мы считаем, что можем с вами обо всем договориться, не размахивая бомбой. И жизнь за нас. Земной шар в своем извечном полете ложится на мирный курс. Это видно каждому, кто держит глаза открытыми. Я говорю элементарные вещи, но… попробуйте все же подумать о них!

— Да, пожалуй, надо подумать! — говорит он. — Подумать надо!

— Давайте выпьем за правильные мысли!

Мы чокаемся и пьем: он — свое виски, а я — свой вермут.

Встреча происходит так же, как это описано выше.

Но когда дело доходит до взаимного выяснения биографий, то оказывается, что мой двойник стал не военным специалистом, а промышленником и предпринимателем. О своем детском увлечении военной карьерой он говорит с улыбкой:

— Все мы в детстве бываем фельдмаршалами и генералами.

И вот мы сидим в баре, отмечая нашу необычайную встречу. Этот Ричард пьет коньяк, я верен итальянскому вермуту.

— Что вы думаете о нашем мирном сосуществовании?

— Это — стоящее дело! — говорит он, потягивая коньяк. — Должен признаться, на моем деловом существовании сосуществование с вами отражается хорошо. Ваша древесина — отличная. И никаких микробов коммунизма мои химики в ней не обнаружили.

— Давайте выпьем за деловую честность и взаимные выгоды! — предлагаю я.

Мы чокаемся и пьем: он — свой коньяк, я — свой вермут.

Мы встретились в концертном зале, только я сначала сидел среди зрителей в третьем ряду, а он — за роялем на эстраде.

После концерта я пошел к нему за кулисы, в артистическую комнату.

Он, конечно, был поражен не меньше, чем Ричарды первый и второй.

Я сказал ему:

— Хоть вы и не стали фельдмаршалом, Ричард, но покорять и властвовать вы умеете! Я поздравляю вас с успехом.

— Что вам больше всего понравилось из того, что я играл? — спросил он, продолжая разглядывать меня с болезненным любопытством.

— Вы очень тонко чувствуете Чайковского, — ответил я. — Чайковский и еще Шопен выразили в музыке все изгибы славянской души, а вы, англосакс, сумели передать все, что они хотели сказать.

Он поклонился. Я крепко пожал его руку.

Из всех Ричардов он нравится мне больше других. С ним не нужно говорить о мирном сосуществовании. В области искусства мы уже сосуществуем.

Эта встреча самая трудная.

Четвертый Ричард может оказаться писателем. И далеко не прогрессивным.

И вот разговор у нас дойдет до темы сосуществования.

— Я не понимаю, — скажет Ричард, — как могут мирно сосуществовать такие убежденные идейные противники, как мы с вами?

— А почему идейный спор нужно обязательно решать дракой? — скажу я.

— Но если вы не принимаете моих доводов, а я ваших, как же можно решить наш спор?

— Наш спор решит жизнь. Я убежден, что жизнь подтвердит правильность наших концепций.

— А я убежден, что жизнь подтвердит правильность наших концепций. Видите, так мы не можем договориться!

— А в этом вопросе мы никогда и не договоримся! — говорю я. — Отстаивайте свои взгляды, а мы будем отстаивать свои. Но согласитесь, что сейчас, во второй половине двадцатого века, человечество не может позволить себе такую идиотскую роскошь, как война на идейной или религиозной почве. В средние века, когда танки ржали и махали хвостами, а их водители, закованные в броню, прокалывали друг друга длинными вертелами, выискивая незащищенное местечко на теле противника, тогда еще был какой-то смысл в физическом решении идейных конфликтов. Но сейчас, в эпоху ракет и атома… Согласитесь, что это — безумие!..

— Что же делать?

— Ждать, что скажет жизнь. А пока… давайте выпьем за честную, непримиримую, но бескровную идейную вражду!

Мы поднимаем бокалы, чокаемся и пьем.